И все постояльцы пользовались услугами несчастной Гуниллы, вот что.

― Все? ― не поверил я.

― Все-все, ― подтвердила Фрида и зарделась.

Вернувшись к себе в номер, я обнаружил нежданного гостя.

На подоконнике сидела огромная сова. В когтях у неё был зажат огромный фиолетовый конверт. Внутри него обнаружился такой же фиолетовый листок бумаги, на котором неровным женским почерком было выведено: «Жизнь коротка, а ты так беспечен. Берегись!» Бумага была яростно надушена.

Я вертел в руках это послание и думал: «Если это мне как постояльцу отеля ― человеку средних лет на отдыхе, что, спрашивается, я должен делать? А если это мне как инспектору полиции, то я, как человек порядочный, не могу воспользоваться. А что, если это всего лишь шутка юного создания, избалованного всеобщим поклонением? А ну её».

И я сжёг записку в пепельнице.

После этого я полчаса поговорил с Дианой по диктофону, а потом уснул сном праведника.

Утром я решил не заказывать овсянку, а ограничиться тостами с вареньем.

Полковник Боссе уже сидел в баре и был вне себя. Он тоже попросил тостов с вареньем, но ему заявили, что варенья нет.

― Представляете? ― попытался он апеллировать ко мне. ― У них пропал ящик варенья и корзина печенья.

― Да, херово, ― согласился я. ― Вчера убили девушку, теперь вот нет варенья… Ах да, ещё вчера овсянка была холодной.

За завтраком я поделился с полковником историей с почтовой совой ― разумеется, не во всех подробностях.

― Ко мне прилетела сова, ― сказал я ему.

― Берегитесь, инспектор, эти совы ― не то, чем они кажутся. Тут был один мальчик… Или карлик ― не знаю. По слухам, его сова утащила в Чорный Чум. Знаете легенду о Чорном Чуме? ― спросил шериф.

― Не знаю, конечно. Рассказывайте.

― Далеко-далеко, в Лапландии, стоит Чорный Чум. И творятся в нём странные дела. Одна девочка не верила в то, что он существует. Как-то родители оставили её смотреть за младшим братом. Но тут из пианино высунулась рука, отвесила маленькому брату щелбан, и он превратился в еловое полено.

― Э… а Чум-то тут при чём? ― спросил я, но, оглянувшись, увидел, что все смотрят на меня, как на идиота.

Фрида уткнулась в свою тарелку, шериф отвёл глаза, а фрекен Бок забормотала что-то своему полену и почесала ему за верхним сучком. Оторвавшись, она посмотрела на меня внимательно и начала:

― Моё полено…

― Что ваше полено? ― я был нетерпелив.

Фрекен Бок приложила голову к своему деревянному другу и забормотала:

― Полено говорит… говорит… раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть ― несчастье… вечер ― семь… ― и громко и радостно объявила: ― Они улетят, а потом вернутся! А ты, Боссе, лишишься языка!

― Кто улетит? Куда улетит? ― но фрекен Бок уже впала в транс и не отвечала на вопросы. Полковник залез пальцем себе в рот и проверил, всё ли там в порядке. Но мне было не до его фобий, досада переполняла меня. Мне даже не удалось узнать, куда делся этот странный толстяк-альпинист, не говоря уже о пропавшем варенье. С этими сумасшедшими было невозможно работать, не то что отдыхать, и я поднялся к себе, чтобы рассказать о новостях Диане.

Наконец я понял, что надо делать: надо было ещё раз осмотреть несчастную Гуниллу. Хоть я и видел её пятку, но теперь этого мне показалось мало.

― А где, кстати, покойник?

― Покойницу украли, ― нехотя ответил шериф.

Это было возмутительно, не говоря уж о том, что я не знал, что, собственно, сказал покойник, то есть покойница.

Тем же вечером, возвращаясь в свою комнату из бара, я услышал странный звук в холодном коридоре.

Дверь комнаты бармена открылась, и я увидел девичью фигурку, убегающую вдаль. Шлёпали босые пятки… позвольте, где-то я видел эти пятки… Да ведь это была сама покойница Гунилла!

Я сразу догадался, что это никакая не покойница, а скорее беспокойница. Даже просто ― шалунья.

Я побежал за ней, справедливо рассуждая, что если не догоню, то хотя бы согреюсь. Пришлось согреться: Гунилла исчезла, а я оказался в конце коридора пред закрытой дверью. Это была дверь фрекен Бок. Вдруг в коридор выглянула Фрида и, увидев меня у чужой двери, совершенно неправильно всё поняла. Внезапный удар по голове лишил меня чувств, и я провалился в Чорную Яму. Странная местность явилась мне в этом бессознательном состоянии: я стоял на снежном склоне, совсем недалеко от отеля, перед странным сооружением чорного-пречорного цвета.

Пистолет был ещё при мне, и я, сняв его с предохранителя, шагнул вперёд, с трудом откинув полог.

В Чорном Чуме оказалось вовсе не чорно, а черно, но уж слишком черным-черно. Всюду висели чёрные-чёрные занавески, стояли чёрные-чёрные стулья, и даже пол был выложен чёрной-чёрной кафельной-кафельной плиткой.

Все мои знакомые сидели здесь. Карлсон Карлсон, загадочный пилот с ледорубом, жрал варенье прямо из банки, Бармен и Фрида играли в шахматы, а однорукий коммивояжёр-дальнобойщик Юлиус дул голой Гунилле в пупок. Она оказалась надувным резиновым роботом. При каждом выдохе Юлиуса она неприлично взмахивала руками.

Карлсон поднял на меня страдальческие глаза и сказал:

― Знаете, инспектор, кого у нас в Швеции считают лучшим мужем? Того, кто, застав жену с любовником, говорит: «Я пока сварю кофе, а вы тут за полчаса всё закончите». А кого считают лучшим любовником? Да того, кто сумеет закончить»! Дайте нам тридцать минут до заката, и больше мы вам не помешаем.

Вот пошляк! Да ещё и полчаса… Это в мой план не входило, но, сделав первый шаг, я запутался в занавесках и упал. Когда я выпутался, то в Чорном Чуме уже никого не было.

Я выглянул наружу.

Вся шайка, выбежав из Чорного Чума, неслась по склону, понемногу отрываясь от земли.

Минута ― и они, треща моторчиком, уже были высоко в воздухе. Со стороны отеля ко мне бежали полковник и фрекен Бок.

Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы в горах! Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, как этот несчастный мотоциклист или глупые альпинисты на склонах, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает.

Я всмотрелся ― то, что мне показалось дельтапланом с моторчиком, было Карлсоном, и пропеллер на его спине отливал всеми цветами радуги.

Гроздьями висели на Карлсоне Гунилла, Фрида, бармен