Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но ведь речь шла не только об их преступных замыслах, а о реальных преступных действиях, свержении президента, распоряжениях о взятии "Белого дома", аресте Ельцина, списках на интернирование депутатов.
— Вы же работаете в таком журнале, где закон подразумевается на первом месте. Все это должно быть доказано судом — пока что по тем отрывочным сведениям, которые сообщают газеты, все это даже и не доказано.
— Сегодня утром я слышала выступление по "Радио России" квалифицированного юриста (это была женщина), опровергавшего законность попыток адвокатуры переквалифицировать статьи обвинения в "злоупотребление служебным положением". Речь идет о юридически точном соответствии параграфов обвинения формулам статей о "государственном преступлении".
— Я больше стою на точке зрения адвокатов. Если бы я был адвокатом, я бы взялся защищать любого из них. Хотя бы потому, что эти люди действовали по убеждению, — в большинстве случаев. Было бы очень примитивно говорить, что они спасали только свои дачи и привилегии. Я думаю, большинство из них, будучи ортодоксальными коммунистами, людьми недостаточно широкого кругозора, ну и вообще довольно туповатыми людьми, действовали по убеждению и были уверены, что будут поддержаны народом. И, более того, были поддержаны пятьюдесятью процентами населения — как минимум. Потому что Москва — это не Россия. А я проехал сейчас по всей России, и, когда случился переворот, я сказал: "Все, ребята, помрем при тоталитарном режиме". (Я думал, что переворот будет организован по всем правилам переворота.) Потому что я знал, что глубинка поддержит Чрезвычайный Комитет. Потому что в народе выросла уже глубокая ненависть к Горбачеву и его порядкам.
Вы бывали когда-нибудь в глубинке России? Ненавидят Горбачева повсеместно, везде 50 % — скажем, не самая сознательная часть — требуют чрезвычайных мер, экстремисты говорили — "я бы их всех расстрелял", тысячу раз я слышал такие реплики, имелось в виду — демократов, и так далее. Так что, если бы я был адвокатом, я бы нашел доводы в защиту путчистов. Они действовали по убеждению, были уверены, что отстаивают интересы народа. Сегодня отнять все их доводы невозможно, адвокаты найдут, за что зацепиться, — и будут правы. Повторю, наш закон призван карать за действия, а не за убеждения.
— Вы считаете, что действий не было?
— Может быть, и были, но, по крайней мере, ту пользу гигантскую, которую они принесли обществу, ее же тоже нельзя сбрасывать со счетов, оценивая конечный результат. Да, потом многое прояснилось в расстановке сил, мы поняли, кто есть кто, понимаете. Мы сегодня все про них знаем, потому что переворот дал нам точную переоценку ценностей.
Мы теперь твердо знаем, что коммунисты — партаппарат — неисправим.
На этом, собственно, было основано решение Ельцина — приостановить деятельность компартии на территории России. Все поняли сразу, что они неисправимы, что им все равно ничего не докажешь. Результат во многом получился на руку обществу. А результат правосудие никогда не сбрасывает со счетов. Поэтому, когда их будут судить, я, как зритель, был бы против строгих мер к ним. Хотя они все равно преступники. Если человек отдает команду ввести в мирный город танки, то он должен знать, что жертвы неизбежны. Жертвы обязаны были быть. И они случились.
— Но они ведь даже планировали жертвы!
— Об этом я ничего не знаю. Мне нужны твердые доказательства — планировали они жертвы или нет.
— Хотя бы одного Ельцина.
— Ельцина же они не арестовали, а имели возможность арестовать. Докажите мне, что они его арестовать не смогли — скажите, кто им помешал арестовать Ельцина?
— Переубежденная группа "Альфа".
— Да нет, я думаю, что все гораздо проще. И одновременно — сложнее. Но поживем — увидим…
— Что вас больше всего поразило в эти дни?
— Меня поразили, я много раз об этом говорил, две вещи — героизм юных — я относился к молодежи немножко свысока, мне казалось, что она хуже, чем она есть на самом деле. Так вот, я убедился, что у нас в общем замечательная молодежь — о людях среднего возраста я не говорю, я их ожидал увидеть на баррикадах и увидел. А молодежь, особенно вот пацанов всех этих, рокеров, я не ожидал там увидеть — так вот это поразило меня приятно. Две вещи меня поразили — героические москвичи и Мстислав Ростропович, которого я встретил в "Белом доме". Человек, приехавший без визы. Приехавший погибнуть за Родину.
— Какие перемены в вашей творческой работе произошли в связи с пережитым, какие новые импульсы вы получили как художник?
— Ничто же не проходит бесследно. Кроме того, я — в процессе работы над публицистической картиной, она должна выйти в начале 92-го года, то есть получилось, что сценарий и съемки были начаты в одну эпоху, а фильм выйдет в совершенно другую эпоху. Ведь ход истории был изменен за эти три дня. Финалы, про которые я говорил, должны были случиться через полтора-два года. Ленина должны были вынести из Мавзолея примерно к премьере нашего фильма. А теперь счет идет на недели. Компартия должна была погибнуть через год-полтора. А она в ночь с 18 на 19-е покончила жизнь самоубийством — и так далее. Значит, картина моя меняется. У меня больше возникло проблем — то есть я должен концепцию менять, попытаться сделать картину полезной и актуальной. Она все равно — та картина, которую я снял, — как исторический документ может существовать. Но мне хотелось, чтобы она была полезной, чтобы от нее была польза сегодня обществу. Поэтому многое придется менять — какие-то кадры просто выбросить, отснятые уже, а многое пересмотреть в свете сегодняшних событий.
— Изменилось ли что-либо в отношениях ваших с людьми, в оценках их поведения в связи с августовскими событиями?
— Нет, никаких сюрпризов не произошло — все люди, о которых я думал плохо, они себя так и вели соответственно, а все, о ком я думал хорошо, они себя и вели хорошо… У меня вот таких неожиданностей не возникло, возникли какие-то вещи, скорее, смешные даже, ну, например, в 12-м номере "Советского экрана" должен был
