* * *

Налоговую службу обычно не принято считать опасной деятельностью, но в 1861 году один несчастный служащий погиб от руки человека, с которого он намеревался получить налог за содержание собаки.[861] Дуэли находились вне закона, но в 1843 году лейтенант Манро и его шурин полковник Фосетт после глупой ссоры задумали стреляться в поле вблизи Камден-роуд, и, к несчастью, Фосетт был убит. Манро «сам явился с повинной, после следствия его приговорили к смерти, но королева смягчила наказание до 12 месяцев заключения в Ньюгейтской тюрьме».[862] Карл Маркс был настолько возмущен плохим судебным расследованием этого дела, что грозился вызвать тех, кто им занимался, на дуэль, но почему-то никто его вызова не принял — к счастью, поскольку он был настолько близорук, что наверняка бы промахнулся.[863]

Гораздо большее внимание публики привлек суд по делу супругов Маннинг, обвиняемых в убийстве Патрика О’Коннора. Маннинг был темной личностью, его подозревали в краже золотых слитков на сумму 4000 фунтов с Большой западной железной дороги, где он служил охранником, но ему удалось скрыться от судебного преследования. Мария Маннинг была швейцаркой и служила горничной у дочери герцогини Сазерленд. За Марией ухаживали двое — Патрик О’Коннор и Маннинг. В 1847 году она вышла замуж за Маннинга, но чета продолжала водить дружбу с О’Коннором, имея виды на его собственность. О’Коннор был почти таким же мошенником, как и Маннинг; они вместе придумывали планы добывания денег нечестным путем. Супруги Маннинг жили в одном из террасных домов на Бермондси. Маннинг расспросил жившего у них некоторое время студента-медика о действии хлороформа и о наиболее уязвимых местах черепа человека. Потом они пригласили О’Коннора на обед, усыпили его хлороформом, ударили по голове, руководствуясь полученными от студента сведениями, и зарыли тело в подвале, залив купоросом и засыпав негашеной известью. Отсутствие О’Коннора на работе привело к обращению в полицию, и после блистательно проведенного расследования его труп был обнаружен и идентифицирован по вставным зубам. Тем временем супруги Маннинг скрылись: Мария уехала в Эдинбург, где после обмена телеграфными сообщениями между отделениями полиции была задержана. Ее мужа арестовали в Джерси.[864]

В хронике викторианских преступлений часто встречаются отравления. Почти в любом доме имелось большое количество ядовитых веществ, которыми мог воспользоваться преступник. Этим объясняется, почему в книге Изабеллы Битон «Домоводство» особое внимание уделяется распространенным ядам и противоядиям. В число ядов входили серная, азотная и синильная кислота, которые «даже в малых количествах могли привести к смертельному исходу сразу после попадания яда внутрь», а также мышьяк, «сулема… самый сильный яд», настойка опия. (Любопытно, что она не упоминает стрихнин, хотя, возможно, он имел другое название, которое я пропустила.) С точки зрения отравителя лучшим средством была синильная кислота.

В 1845 году Джона Тавелла осудили за совершенное в Слау убийство Сары Харт с применением синильной кислоты.[865] Джон Тавелл был закоренелый преступник, который на четырнадцать лет был отправлен в ссылку в Австралию, сколотил там состояние и вернулся в Англию. Он одевался как квакер и «по внешнему виду и манерам производил впечатление очень благочестивого человека». Тавелл находился в близких отношениях с Сарой Харт, но в какой-то момент решил от нее избавиться, для чего отправился в Сити к одному аптекарю с Бишопсгейт-стрит и купил у него две драхмы запатентованного лекарства «синильная кислота Скилла», сказав, что оно необходимо ему для лечения варикоза. Покупка была надлежащим образом зарегистрирована, как того требовал закон. На следующий день Тавелл пришел снова и приобрел еще снадобья, сказав, что первый пузырек он разбил. Затем он сел на поезд в Паддингтоне, приехал в загородный дом Сары Харт, подлил ей яда в пиво, быстро покинул дом и сел на поезд. Однако преступление быстро раскрыли и «распоряжение о задержании Тавелла было передано по телеграфу… недавно установленному на линии Большой западной железной дороги».

За Тавеллом следили от Паддингтона до его дома, его арестовали, признали виновным и приговорили к казни через повешение. В другом случае отравления синильной кислотой сын, дипломированный врач, давал старой матери небольшое количество того же средства «против сильных приступов рвоты, которыми она страдала», но женщина умерла. Тогда не существовало строгого контроля за изготовлением лекарств, и средство в данном пузырьке оказалось слишком концентрированным. Мужчину судили за убийство матери, но вынесли оправдательный приговор.

Уильям Палмер из Руджли близ Стаффорда в 1856 году использовал стрихнин для убийства при афере со страховкой. Он был признан виновным и казнен в Стаффордской тюрьме. Во время судебного разбирательства, которое широко освещалось в прессе, выяснилось, что в трупе жертвы не смогли обнаружить следов стрихнина. Это вдохновило Уильяма Дова из Лидса убить с помощью стрихнина свою жену. Он убедил помощника практикующего врача дать ему этого средства, чтобы потравить крыс, по его словам, заполонивших дом. Некоторого количества оказалось достаточно, чтобы жена умерла. Но он заблуждался насчет доказательства содеянного: расследование установило наличие в трупе женщины «большого количества» ядовитого снадобья. Уильяма Дова признали виновным и в 1856 году повесили.

Мышьяк очень широко использовался в быту, он применялся, к примеру, при изготовлении зеленой краски, дававшей красивый изумрудный цвет и использовавшейся для украшения тортов, изготовления искусственных цветов и обоев. «Такие бумажные обои наверняка выделяли мышьячную пыль» — так говорили о причинах смерти Наполеона( якобы из-за обоев в его комнате на острове Св. Елены, и эти слухи казались не столь нелепыми, как сейчас, хотя количество мышьяка в «пыли» ничтожно мало. С помощью мышьяка гнали глистов у лошадей, травили крыс, уничтожали летающих насекомых. Его раствор мог применяться в качестве средства для удаления волос. Мышьяк всегда можно было найти в любом доме и на конюшне, и многие случаи смерти от «желудочного недомогания» могли быть следствием отравления мышьяком.

Всякий хотел оказаться в зале суда, когда там шел громкий процесс. В Центральном уголовном суде места для публики располагались рядом с местом для судьи и ниже, там, где в обычные дни находился олдермен, который «читал газеты или писал письма».[866] На громкие судебные процессы шерифы лондонского Сити могли выдавать билеты, стоившие довольно дорого.[867] В 1840 году, когда судили Курвуазье за убийство его хозяина лорда Уильяма Расселла, «на местах, предназначавшихся для знатных персон, можно было видеть герцога Суссекского, двух графов, двух лордов, двух дам из высшего общества и члена парламента». Курвуазье был иностранцем, «чужаком», а потому мог претендовать на то, чтобы суд присяжных состоял из шести французов и шести англичан, но он не воспользовался этим правом. В последний день герцог утратил интерес к происходившему, но зато наблюдалось «присутствие многих знатных леди». Возможно, именно это обстоятельство так потрясло главного судью, что, зачитывая приговор, он буквально «задыхался от рыданий».