— Да вы чего, ребята? Это же божий человек, немчик учёный, гость, Фредя… — Павел Иванович начал было вставать, но Витя силой усадил его за плечо обратно:

— Сидеть! Руки на стол! Знаем, кто это! — А мне, вставшему со стула, процедил: — Вы арестованы по подозрению в убийстве… К выходу! Жирновский, сумку его!

Капитан только сейчас отдышался, хотел что-то сказать, но Витя уже рывками выдернул меня из комнаты, так что капитан, подхватив мою сумку:

— Эта? Еще чего его было? — разлаписто заковылял следом.

В прихожей я увидел много лиц, но они были как бы слеплены в один ком, и этот ком разными глазами смотрел на меня. Ноги не шли, но Витя толчком заставил переступить порог и удерживал около двери лифта, пока та с дрожанием и железным визгом не стала открываться. Люди стояли в дверях. Капитана не было. Я услышал голос Максимыча:

— Лида, откуда менты?

Женский голос ответил:

— Извините, говорят, немца ищем, мы его друзья…

— Где он там? — не отпуская меня, громко и недовольно спросил Витя.

— Воду пьёт. Идёт, — ответили и расступились, пропуская капитаново брюхо.

Витя, державший ногой дверь лифта, воткнул меня в кабину, за мной втиснулся капитан с сумкой. Пока ехали, все молчали. Вид у них был неприветливый и усталый. Мысли мои мельтешили без выхода: «Ende!»[87]Болели руки в железе, жали ботинки… Когда я пискнул:

— Кого? Куда? — Витя оборвал меня:

— Замолчал! Не положено! — и я замолк, хотя видел, что капитан хотел что-то ответить.

На улице около милицейской машины курил сержант Пьянуркин. Я обрадовался ему, но он не отозвался на моё робкое:

— Доброго дня, друг! — и молча полез заводить машину.

Капитан и я сели сзади, Витя, поправив под курткой кобуру, ввинтился на сиденье рядом с водителем. Садясь, я заметил: с балконов смотрят люди, вокруг машины стоят притихшие дети и тоже смотрят на нас.

— Нельзя… ручники снять — я не убегаю. Болит…

— Да по мне… — отозвался капитан, но Витя отрезал:

— Не положено. В камере снимут…

В камере…

— Я не виноватый, — сказал я, когда машина поехала.

— Не виноват — зачем тогда прятался? — не оборачиваясь, ответил Витя, знаками объясняя сержанту, как лучше выехать с этих проклятых Пулемётчиков на проспект, а капитан укоризненно сказал:

— Три подъезда по пять этажей обошли, пока вас нашли… чуть не умерли…

Откуда они узнали, где эти подъезды, я уже не уточнял: какая разница?.. Может, Алка сказала, хотя я ей не говорил, что я тут… Про ветеранов вообще никто не знал… Странно… Хотя всё равно уже… Поймали. Ловили и поймали…

«Wohin jetzt?.. Ins Gefängnis?..»[88]Внутри всё продолжало рваться. Но вдруг всплыло правило из памятки: если попал в милицию, надо попытаться позвонить…

— Позвонить можно?

— Полковник решит, — отрубил Витя, а капитан не удержался от укоризненного вопроса:

— Как это вы так, а?..

— Что я? Я ничего… Ничего… Что я? Это они, наци, — начал я захлёбываться в словах, но Витя, не оборачиваясь, недобро поглядел в зеркальце на капитана:

— Прекратить лишние базары!

— Да я что, жалко парня…

— Какого? Которого он выбросил, рот разрезав до ушей?

— Кого… рот… резал… Я ничего знаю… в ванной был-сидел…

— Ага, на Марсе, ничего не вижу, ничего не знаю, примус починяю… Слышим каждый день! Здесь поворот будет, не проскочи!

В здании милиции, где я приготовился идти наверх, меня силой свели вниз, в подвал, к знакомой тумбочке, где серьезный человек в синих погонах что-то записал в журнал, а Вите, снявшему с меня наручники, сказал:

— Будет сделано.

«Что, что будет сделано?..» — в тревоге уловил я, но времени испугаться не было — из коридора появился сержант Кроля и, откинув в сторону ногой мою сумку, показал на новые ботинки:

— Шнурки снял. Пояс, ремень есть?

— Да, есть… Но упадают… большие…

Кроля осмотрел меня:

— Да уж, вид… Ничего. Руками подержите. Сюда положил, я сказал…

«Я сказааал! Вот оно… Wie mit der Peitsche auf die Haut!»[89]Я положил шнурки и пояс на сумку и хотел было попросить снять жмущие ботинки, надеть тапочки:

— Вот, обули меня… Плохо… Ноги болят… — но Кроля сказал:

— Из карманов — всё на стол! Рот открыл!

— Ээээ… — промычал я с открытым ртом.

Кроля засунул палец за мою щеку, шаранул там, потом за вторую… обтер палец о мой рукав, полез в карманы и вытащил из пиджака алмазную серьгу.

— А это что? Где украл?

— Нигде. Не воровал. Полковник дал.

Серьга полетела к шнуркам и поясу.

— Вперед!

Около двери с цифрой «8» он остановился и, копаясь в замке ключом, сказал:

— Это спецкамера. Там вода в жбане и туалет в углу. Вошёл! — И добавил с сожалением: — Дал бы я тебе пару раз как следует… да иностранец, не положено…

В этой камере всё было по-другому. Под потолком — окошко в решётке. Полкомнаты покрыто настилом из досок. На стыке настила и стены косо прибита доска-подушка. На привинченном к полу столе — ведро воды. Тоже привинчено. Кружки нет, зато есть внизу краник, как у бочонка с пивом. В углу, за низкой загородкой, унитаз с бачком. Я нажал на спуск — работает.

— Чего там, играться завязывай! — постучали ключом по двери.

Я в испуге съежился, сел на доски. Как-то они называются… пары, что ли… Сидеть на парах?.. А, ну да, наверно, по два сидят, парно, пара… Попал на пары… Нет, или пары? Сидеть на всех парах, парами? Сапоги-пароходы? Шапка-неузнавайка?

Мысли, устав вращаться по тупому кругу, замерли, утекли. Постепенно навалилась такая тёмная тоска, что было невозможно открыть глаза — тянуло умереть, чтобы ничего этого не видеть и не слышать… Я повалился навзничь, раскинул руки, как на кресте… Но опять всё вертелось-крутилось, злые голоса кричали: «Пора на пары! Пары! Тары-пары-растапары!»

Постепенно я исчез в лавине горя… Убийство!.. Mord!.. Tod!..[90]«Мало не покажется. Много покажется!» — сказало голосом Самумовича. И лавина уносила меня всё дальше от всего, что вокруг и чего не хотелось видеть. Нет, всё это творится не со мной, а с кем-то другим, несчастным человеком… а я сейчас проснусь и пойду на занятия…