Слишком скоро он отстранился. ‘Я забронировал для тебя номер в отеле "Баур о Лак" ... Если бы мы были в Париже или Ницце, мы могли бы жить в одной комнате. Но швейцарцы еще более дисциплинированны, чем мы, немцы. Они, конечно, этого не одобрят.’

- Никогда не знаешь, может быть, я откажусь делить с тобой комнату. Я ведь респектабельная молодая леди ... - и, прежде чем он успел что-то сказать, добавила: - Ну, во всяком случае, раньше была.’

‘Когда-нибудь, если мне очень повезет, я, может быть, смогу снова сделать тебя респектабельной.’

- Могу я сначала закончить университет?- сказала она. ‘Тебе не о чем беспокоиться. Во всем Оксфорде нет мужчины, который мог бы соблазнить меня уйти от тебя.’

- А ... разве не здорово было бы иметь возможность строить планы? Но этот мир, в котором мы живем ... я боюсь, что никто из нас не может ничего планировать ...

‘Не говори так, - сказала она, сжимая его руку так крепко, как только могла. - Меня это пугает.’

- Ты? - Испугалась? Этого я от тебя никак не ожидал.’

‘Я боюсь потерять тебя. Я всегда делала все возможное, чтобы победить мальчиков во всем.- Она посмотрела на него с озорной улыбкой. ‘Вот почему я спустилась по Креста-ран ... но я все еще девочка. Ты знаешь ... внизу.’

- О, я знаю ... майн Готт, как я знаю! А теперь пойдем, моя машина ждет, чтобы отвезти нас в Баур. Ты можешь оставить свои дела, а потом мы договоримся о встрече.’

- С твоим таинственным Маниоро?’

- Вот именно!’

Через некоторое время, уже в машине, по дороге между отелем и назначенной Герхардом встречей, он сказал: "Знаешь, я много думал о том, что произошло прошлой ночью..."

- Ммм ... я тоже!- Промурлыкала Шафран.

Герхард рассмеялся. - Только не это! Ну, не только это, должен я сказать.’

‘Тогда что же еще?’

‘То, как я отреагировал, когда ты сказал, что твой отец убил моего отца. Я должен был быть шокирован, нет? Мне следовало бы разозлиться, возмутиться. Это должно было стать концом любой любви или даже дружбы между нами. Но вместо этого я ничего не почувствовал. Это, конечно, ненормально. Так что с тех пор я спрашиваю себя, почему это произошло. Я подумал, может быть, это потому, что я был так молод, когда он умер, и поэтому у меня нет воспоминаний о нем, ничего, что заставило бы меня скучать по нему и всем тем вещам, которые мы делали вместе. Но нет, этого не может быть, потому что именно это должно было бы меня рассердить: твой отец отнял у меня воспоминания, которые сын должен иметь о своем отце; все время, когда они вместе ходили на охоту или катались на лыжах; все игры, в которые они играли, когда мальчик был маленьким, даже драки, которые они устраивали, когда мальчику было пятнадцать или шестнадцать лет, бунтуя против своего старика.’

‘Я точно знаю, каково это. Вот так же и со мной, когда у меня нет мамы. Мы никогда не делали всего того, что должны делать мать и ее дочь. Я никогда не училась у нее, как быть женщиной.’

- Да, но твоя мать была хорошей и доброй. Я уверен, что она любила тебя и всегда хотела для тебя самого лучшего. Но у меня никогда не было бы таких хороших воспоминаний, даже если бы мой отец был жив. Я знаю, что он был бандитом. Было достаточно плохо расти с моим братом Конрадом. Все время, когда он мог, он пытался столкнуть меня вниз, иногда словами, иногда кулаками.’

- Звучит ужасно.’

‘Он считает, что быть в СС - арестовывать людей, пытать их, разрушать их жизни – это лучшая работа в мире. И для него это так. Вот какой он человек и каким мальчиком был. Но мы были всего лишь мальчиками, а не мужчинами, и хотя он всегда говорил, что он глава семьи, он не мог контролировать меня или помешать мне быть тем, кем я хочу быть.’

‘Во всяком случае, не тогда ...

‘Нет, не тогда ... и, может быть, не сейчас ... или, по крайней мере, не в будущем, я не знаю. Но я хочу сказать, что если бы мой отец был жив, он мог бы контролировать меня. Они с Конрадом думали бы точно так же. Конрад рвал мои рисунки, когда я был маленьким. Он сказал, что только девочки играют с карандашами и красками.’

‘Но это же глупо! Подумайте обо всех людях, которые были великими художниками!’

- Конрад так не думает. Или, во всяком случае, не так. Но даже несмотря на то, что он превратил мою жизнь в ад, моя мать поощряла меня и поддерживала, когда я сказал, что хочу стать архитектором, и он не мог остановить ее. Но я уверена, что мой отец оттолкнул бы ее и запретил мне изучать архитектуру. Я не мог бы быть самим собой, если бы он был жив. Итак, я пришел к выводу, что, убив моего отца, твой отец спас меня.’

‘Я понимаю, что ты имеешь в виду, - сказала Шафран. - Но печально, что ты так думаешь. Еще хуже то, что ты вполне можешь оказаться прав.’

- М-м-м ... - пробормотал Герхард. Его глаза были устремлены на дорогу. Они находились в районе узких мощеных улиц с высокими старыми зданиями по обе стороны, многие из которых имели кафе или рестораны на первом этаже. Теперь Герхард, похоже, нашел то, что искал, резко повернул направо и пошел по еще более тесной боковой улочке, которая выходила на небольшую площадь. ‘Кажется, мы приехали, - сказал он.

Герхард припарковал машину, они вышли, и он повел их в кафе–кондитерскую под названием "Кондиторей Каган". Написанная от руки табличка на окне рядом со входом гласила: - "Koscheres Essen serviert hier.’

- Здесь подают кошерную еду, - перевела Шафран, бормоча себе под нос.

Но Герхард услышал ее и сказал: "Знаешь, в Германии такие вывески часто видели. По всему Берлину были еврейские булочные, мясные лавки, лавки деликатесов. Но теперь ...

Он вошел первым. Шафран увидела буфетную стойку слева от двери, рядом с окном,