Больше того, митрополит Константин посмертно предал церковному отлучению и проклял покровителя Климента Смолятича, киевского князя Изяслава Мстиславича. Для Руси это было делом неслыханным. Церковному проклятию подвергался не просто усопший князь, в течение нескольких лет занимавший киевский стол, но князь, любимый народом, погребенный с почестями в киевском монастыре, принадлежавший к самой прославленной ветви киевских Рюриковичей, сын Мстислава Великого и внук Владимира Мономаха. Даже с чисто церковной точки зрения, решение киевского митрополита выглядело более чем сомнительным, если не сказать больше. Ведь оно входило в прямое противоречие со словами апостола Павла: «Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте» (Рим. 12: 14). В одном из поучений, приписываемых святому Иоанну Златоусту, говорилось даже, что лучше быть самому проклинаемым, нежели проклясть умершего в грехе.

Этого деяния митрополиту Константину в Киеве так и не простят. В конечном счете оно сыграет роковую роль в его собственной судьбе и будет стоить ему киевской кафедры.

Можно сказать с уверенностью, что посмертное проклятие Изяслава Мстиславича было совершено с одобрения князя Юрия Долгорукого, если не по прямой его подсказке. Столько натерпевшийся от племянника при его жизни, Юрий таким изощренным способом попытался отомстить ему теперь, когда тот умер. Но это не прошло даром и для самого Юрия. Его и прежде не любили в Киеве. Теперь же на него стали смотреть как на одного из виновников посмертной расправы над Изяславом, и неприязнь к нему киевлян еще более усилилась.

Митрополиту Константину так и не удалось положить конец церковной смуте. Не сумел он восстановить и тот высокий духовный авторитет, которым пользовались киевские первосвятители. В схватке русских князей друг с другом он безоговорочно принял лишь одну сторону — Юрия Долгорукого. И это сделало его точно таким же заложником политической ситуации, каким был его соперник в борьбе за киевскую митрополию Климент Смолятич. Подобно Клименту, Константин сможет осуществлять свои функции главы Русской Церкви только тогда, когда киевский стол будут занимать лояльно настроенные по отношению к нему князья — сначала Юрий Долгорукий, а затем, после его смерти, Изяслав Давыдович. Но как только киевский стол перейдет к сыну проклятого им Изяслава Мстиславу, Константину придется спешно покинуть Киев.

Новому киевскому митрополиту не удастся создать опору даже в церковных кругах, хотя он и попытался сделать это — прежде всего за счет новых епископов, поставленных им на место смещенных со своих кафедр участников киевского собора 1147 года. Но далеко не все из новопоставленных епископов будут пользоваться авторитетом на Руси. Среди тех, чьи имена нам известны, — переяславский епископ Василий (которого русские летописцы именуют несколько пренебрежительно — Васильцем) и галицкий Косьма (оба получили кафедры уже после смерти Юрия Долгорукого, в 1157 году). Вместе с ними или раньше был рукоположен новый черниговский епископ — Антоний, родом грек. Русские летописцы дают ему самую нелестную характеристику, изображая его обманщиком, интриганом и лицемером. Однако Константин, кажется, полностью доверял ему.

Среди епископов, смещенных новым митрополитом, оказался и ростовский епископ Нестор. В течение многих лет он был верным помощником князю Юрию Владимировичу, никогда Климента Смолятича не поддерживал, но теперь, когда Юрий занял киевский стол, почему-то оказался не нужен ему. Зимой 1156/57 года Нестор был вызван в Киев. «И лишиша и епископьи», — кратко сообщает суздальский летописец.

В чем была провинность Нестора, неизвестно. Автор позднейшей Никоновской летописи полагал, что епископ отправился «поклонитися и благословитися» к новому киевскому митрополиту, но «от своих домашних оклеветан бысть… и в запрещении бысть (то есть подвергся церковному наказанию, епитимье. — А. АГ.)». Но в любом случае отстранение ростовского епископа от кафедры могло произойти лишь с ведома и согласия князя Юрия Владимировича. А если так, то отстранение это уместнее всего связать с важнейшим событием, произошедшим в то время в Суздальской земле, — появлением здесь князя Андрея Боголюбского. Возможно, Нестор неосмотрительно поддержал Юрьева сына, и именно это вызвало гнев князя.

В Суздальской земле смещение владыки восприняли как нарушение канонического права. Здесь Нестора по-прежнему считали законным главой епархии. Когда год спустя, уже после смерти Юрия Долгорукого, митрополит Константин поставит на ростовскую кафедру нового епископа Леона, суздальский летописец сообщит об этом с явным осуждением: «Леон епископ не по правде поставися Суждалю… перехватив Нестеров стол». Впоследствии Нестор еще раз займет ростовскую кафедру, но вновь будет изгнан с нее. Память о нем сохранится в Ростовской земле и позднее. Так, автор летописной статьи 1231 года назовет его в числе «святых епископ, преже бывших Ростове», наряду со святыми Леонтием и Исайей.

* * *

Судьба самого митрополита Константина сложилась трагически. Когда в конце декабря 1158 года Киев был завоеван войсками князя Мстислава Изяславича, ему пришлось бежать в Чернигов. Его готов был признать в качестве главы Русской Церкви князь Ростислав Мстиславич, старший среди князей «Мстиславова племени» (ему, собственно говоря, и предназначался киевский стол), однако против этого категорически возражал Мстислав, в чьих руках Киев фактически находился. Сам Мстислав пытался настаивать на кандидатуре Климента Смолятича, но это вызвало возражения уже у его дяди. Князья долго препирались друг с другом и в конце концов сошлись на том, что ни Клименту, ни Константину «не сести… на столе митрополитьстемь», но «иного митрополита привести им ис Царягорода». Этим новым митрополитом станет грек Феодор, прибывший в Киев в августе 1160 года, уже после смерти своего предшественника. Между прочим, обстоятельства борьбы между различными претендентами на киевскую митрополичью кафедру оставят след в официальном титуле, который примут киевские митрополиты, начиная с Феодора или, возможно, его преемника Иоанна IV, — в отличие от своих предшественников, чьи права признавались лишь в отдельных русских землях, они будут именоваться митрополитами «всех росов», или «всея Руси». Как известно, последняя формула будет позднее усвоена и великими князьями владимирскими, а затем и московскими.

Митрополит Константин скончался в Чернигове в 1159 году. Летопись рассказывает о необычной просьбе, высказанной им перед самой кончиной: призвав к себе черниговского епископа Антония, митрополит «заклят и», то есть взял с него клятву, в том, что тот не похоронит его тела, но бросит его вне города: «Яко по умерьтвии моем не погребешь тела моего, но ужем (веревкой. — А.К.) поверзше за нозе мои, извлечете мя из града и поверзете мя псом на расхытанье».

Что стояло за этой чудовищной клятвой? Какое-то исключительное самоуничижение? Или, наоборот, неумеренная гордыня, смирение «паче гордости»? Или же доведенное до абсурда представление о ничтожности человеческой жизни и малоценности бренных останков любого из смертных? Но ведь погребение в земле было не просто в обычае христиан, но обязательно по христианскому закону. «Ослиным погребением» называл библейский пророк Иеремия то, что предлагал сделать с собой митрополит Константин (таково было предсказанное Иеремией погребение одного из иудейских царей: «Ослиным погребением будет он погребен; вытащат его и бросят далеко за ворота Иерусалима» — Мер. 22: 19). Теперь о том же просил лишенный сана киевский митрополит. Так кому же уподоблял себя он?! Законопреступнику и самоубийце? (Ибо земле не предавали лишь тела величайших преступников и самоубийц.) Или человеку, вообще извергшему себя из христианского рода?