Бердибек и сам теперь внимательно смотрел на урусутского главного попа и, наклоняясь к толмачу, пересказывавшему речь Алексия, медленно и недобро, не отводя взгляда от митрополита, склонял голову. Он не мог представить себе, что Алексий еще не ведает о его преступлении, и потому слова урусутского попа жгли его огнем.

– Теперь скажи! – продолжал Алексий с напором, и голос его постепенно возрастал и твердел: – Бог создал мир одинаковым или разнообразным?

– Все разнообразие мира создано и утверждено Аллахом! – воскликнул Мунзибуга.

Алексий кивнул удоволенно, подтверждая слова своего соперника.

– Следовательно, и разные люди – белые, черные, желтые, – и разные народы, и языки, им же несть числа, и разные земли – жаркие и сухие, холодные и влажные, степные и гористые, покрытые лесами или открытые взору, – озера и реки, горы и моря и, словом, все сущее на земле создано им же?

– Да! Велик Аллах! – воскликнул Мунзибуга.

«Убить или не убить? – думал Бердибек. – Убить? Будь что будет!» Ежели бы не вчерашние наставления Товлубия, он уже давно прекратил бы спор и велел схватить урусутского митрополита.

– Так вот! – продолжал меж тем Алексий. – Мнишь ли ты, что тебе или кому другому надлежит исправить Господний промысел? Что ты, смертный, мыслишь правильнее великого Бога? Мнишь ли ты себя или любого другого на земле, повторю, способным изменить, исправить, переписать предначертанное свыше?

(«Я же переписал! – думал в это время Бердибек. – И вот сижу здесь, на золотом ханском престоле!»)

– Не потому ли, – продолжал Алексий, – создал Господь различными языки и народы, что возжелал того и замыслил и положил им быть разными на земле? Не потому ли создал разноту земных пространств, холода и тепла, лесов и степей, плодородных долин и пустынь безводных, что возжелал утвердить потребное ему разнообразие, дабы каждый обрабатывал свою землю и все вместе славили Господа? Как неможно истребить всех птиц и зверей, оставив одного лишь льва и сокола, так неможно заставить все народы быть одинаковыми и творить одно и то же на земле! Но разнотою живут языки, несхожестью прославляются и по несхожести своей создали торговлю друг с другом, ибо редкости и товары одних земель перевозят в другие страны и так взаимно обменивают плоды рук своих, подобно тому, как шелк из Чина везут в Золотую Орду или Царьград, а степных коней продают на наших рынках, покупая в обмен наши товары, железо и хлеб. И не все ли то, как ты говоришь и сам, предначертано Господом?

(«А завоеванные народы отдают свои товары, девушек и рабов даром, ничего не требуя взамен!» – насмешливо думает Бердибек, глядя на Алексия, коего почти порешил уже прикончить.)

– И не мнишь ли ты, что Господь разумнее нас, смертных? И сотворил все это, дабы украсить созданный им мир, дабы люди не творили зла друг другу, состязаясь в одном и том же, дабы одни ели хлеб, а другие рис, одни – мясо, другие же – рыбу, не завидуя и не вырывая пищу друг у друга изо рта?

Тут уже и Станята вручил Богу свою и Алексиеву жизнь, и все придворные обратились в слух, поскольку митрополит, похоже, обличал теперь всю Орду с ее порядками, захватами и тиранией.

– Напротив, не Иблис ли, затеяв разрушить мир, созданный творцом, заставляет людей насильственно налагать ярмо друг на друга, угнетать соседей, после чего те восстают с оружием в руках? – гремел Алексий. – Однако мир, скрепленный железом, но лишенный благодатного послушания, бывал ли прочен когда? Наша православная церковь запрещает крестить людей насильно, ибо каждый новообращенный должен сперва полюбить, сердцем принять установления Христа, иначе таинство крещения не почитаемо у нас истинным!

(«Нет, его все-таки надобно убить!» – думает Бердибек, не отвечая уже предостерегающим взглядам Товлубия, который слушает все это вполуха, полагая, что жизнь идет по своим законам, и оттого мало придавая веры высоким словам.)

– И, сверх того, наша вера, – продолжает, завершая свою речь, Алексий, – допускает великое чудо покаяния! Покаяти, значит – передумать, изменить свои заблуждения, значит – спастись. По закону благодатной любви, ею же создан мир, покаяние дается каждому, и даже преступник может, покаявшись Господу, спастись и избежать загробных вечных мук. Так по нашей вере!

Алексий кончил и отер чело, дослушивая слова толмача, повторяющего сейчас хану-убийце слова о покаянии и прощении.

Бердибек глядел на него растерянно. Он уразумел только, что русский поп может его, по своей вере, простить, и потому в конце концов милостиво склоняет голову, разрешая Алексию остаться в живых.

Спор завершился. Обиженные улемы, видя ханскую милость, не посмели больше обвинять перед ханом главу русской церкви. И Алексий, не ведавший, сколь близок он был к смерти, решил, что он очень дешево выиграл спор, потребовавший когда-то от покойного Феогноста многия истомы и даже заключения в узилище.

На мгновение у него даже явилась мечта, что новый повелитель Золотой Орды будет не так плох, как это казалось поначалу. Впрочем, мечте этой суждено было скоро рассеяться.

Уже когда русичи воротились на свое подворье, Станята, оставшись с глазу на глаз с Алексием, повестил ему:

– Не хотел тебе баять до спору, владыко, а сказывают, что Бердибек батюшку-хана своими руками задушил!

И Алексий – на что уж твердый перед лицом всякой беды! – невольно вздрогнул, вспомнив цветистые восхваления Мунзибуги и свою запальчивость и представив себе, что творится сейчас во дворце хана и в душах золотоордынских властителей, однако и тут не возмогши представить себе всего творимого. Ибо в то время, как русичи отмечали за ужином свою победу в споре с бесерменами, Бердибековы воины окружали палаты жен и детей покойного Джанибека.

– Асан! Сегодня езжай на охоту! – бросил, словно бы невзначай, юноше сотник, которому была поручена охрана ханских жен и гарема покойного Джанибека.

– Когда наш отец умер, непристойно развлекать себя охотою! – степенно ответил, узя глаза, молодой джигит, похожий как две капли воды на юного Джанибека.

– Как знаешь! Тебе советуют… – пробормотал сотник, удаляясь и еще раз воровато глянувши по сторонам.

Царевич недоуменно поглядел ему вслед и пожал плечами. Он взглянул назад, в сторону семи нарядных юрт, стоящих на расстоянии одна от другой. Когда-то Джанибек посещал их по очереди, и тогда жены шили ему новые халаты, и Асан помнит, как хан приходил к его матери и оставался ночевать и мать ходила тогда гордая и принимала подарки. Это было давно. Царевич опять пожал плечами, ощутив смутную тревогу. Надо было пойти посоветоваться с матерью, предупредить Тэмура, своего соперника и друга, сводного брата от другой хатуни.

Подумав, он отправился сперва к Тэмуру. Тот возился с луком, пробуя так и эдак натягивать его, и на слова Асана только кивнул, коротко ответив, что и ему посоветовали то же самое, но он решил ехать на охоту завтра с утра и вот пробует лук.