Солнце медленно опускалось. Долина оживилась; тени, которые до сих пор неподвижно прижимались к складкам местности, начали безмолвно выскальзывать оттуда и забираться всё выше, словно огромные синие пауки. Становилось прохладно.

— Нужно возвращаться, Пат, — сказал я.

Она поглядела на меня, и внезапно в лице ее проступила боль. Я сразу понял, что она знает всё. Она знает, что никогда больше не перейдет через этот беспощадный горный хребет, темнеющий там, на горизонте; она знала это и хотела скрыть от нас, так же, как мы скрывали от нее, но на один миг она потеряла власть над собой, и вся боль и скорбь мира заметались в ее глазах.

— Проедем еще немного, — сказала она. — Еще совсем немного вниз. — Поехали, — сказал я, переглянувшись с Кестером.

Она села со мной на заднее сиденье, я обнял ее и укрыл ее и себя одним пледом. Машина начала медленно съезжать в долину, в тени.

— Робби, милый, — шептала Пат у меня на плече. — Вот теперь всё так, словно мы едем домой, обратно в нашу жизнь.

— Да, — сказал я. И подтянул плед, укрывая ее с головой.

Смеркалось. Чем ниже мы спускались, тем сильнее сгущались сумерки. Пат лежала, укрытая пледом. Она положила руку мне на грудь, под рубашку, я почувствовал тепло ее ладони, потом ее дыхание, ее губы и потом — ее слёзы.

Осторожно, так, чтобы она не заметила поворота, Кестер развернулся в следующей деревне на рыночной площади, описал большую дугу и медленно повел машину обратно.

Когда мы добрались до вершины, солнце уже совсем скрылось, а на востоке между подымавшихся облаков стояла бледная и чистая луна. Мы ехали обратно. Цепи перекатывались по земле с монотонным шумом. Вокруг было очень тихо. Я сидел неподвижно, не шевелился и чувствовал слёзы Пат на моем сердце, словно там кровоточила рана.

* * *

Час спустя я сидел в ресторане. Пат была у себя в комнате, а Кестер пошел на метеостанцию узнать, будет ли еще снегопад. Уже стемнело, луну заволокло, и вечер за окнами был серый и мягкий, как бархат. Немного погодя пришел Антонио и подсел ко мне. За одним из дальних столиков сидел тяжелый пушечный снаряд в пиджаке из английского твида и слишком коротких брюках гольф. У него было лицо грудного младенца с надутыми губами и холодными глазами, круглая красная голова, совершенно лысая, сверкавшая, как биллиардный шар. Рядом с ним сидела очень худая женщина с глубокими тенями под глазами, с умоляющим, скорбным взглядом. Пушечный снаряд был очень оживлен. Его голова всё время двигалась, и он всё время плавно и округло разводил свои розовые плоские лапы:

— Чудесно здесь наверху. Просто великолепно. Этот вид, этот воздух, это питание. Тебе здесь действительно хорошо.

— Бернгард, — тихо сказала женщина.

— Право, я бы тоже хотел пожить, чтобы со мной так возились, так ухаживали… — Жирный смешок. — Ну, да ты стоишь этого.

— Ах, Бернгард, — сказала женщина робко.

— А что, а что? — радостно зашумел пушечный снаряд. — Ведь лучшего даже не может быть. Ты же здесь как в раю. А можешь себе представить, что делается там, внизу. Мне завтра опять в эту чертову суматоху. Радуйся, что ты ничего этого не ощущаешь. А я рад убедиться, что тебе здесь так хорошо.

— Бернгард, мне вовсе не хорошо, — сказала женщина.

— Но, детка, — громыхал Бернгард, — нечего хныкать. Что ж тогда говорить нашему брату? Всё время в делах, всюду банкротства, налоги. Хотя и работаешь с охотой.

Женщина молчала.

— Бодрый парень, — сказал я.

— Еще бы! — ответил Антонио. — Он здесь с позавчерашнего дня и каждое возражение жены опровергает своим "тебе здесь чудесно живется". Он не хочет ничего видеть; понимаете, ничего. Ни ее страха, ни ее болезни, ни ее одиночества. Вероятно, там, у себя в Берлине, он уже давно живет с другой женщиной — таким же пушечным снарядом, как и он сам, каждое полугодие приезжает сюда с обязательным визитом, потирает руки, развязно подшучивает, озабочен только своими удобствами. Лишь бы ничего не услышать. Здесь это часто бывает.

— А жена уже давно здесь?

— Примерно два года.

Группа молодежи, хихикая, прошла через зал. Антонио засмеялся:

— Они возвращаются с почты. Отправили телеграмму Роту.

— Кто это — Рот?

— Тот, который на днях уезжает. Они телеграфировали ему, что ввиду эпидемии гриппа в его краях он не имеет права уезжать и должен оставаться здесь. Всё это обычные шутки. Ведь им-то приходится оставаться, понимаете? Я посмотрел в окно на серый бархат потемневших гор. "Всё это неправда, — подумал я. — Всего этого не существует. Ведь так же не может быть. Здесь просто сцена, на которой разыгрывают шутливую пьеску о смерти. Ведь когда умирают по-настоящему, то это страшно серьезно". Мне хотелось подойти к этим молодым людям, похлопать по плечу и сказать: "Не правда ли, здесь только салонная смерть и вы только веселые любители игры в умирание? А потом вы опять встанете и будете раскланиваться. Ведь нельзя же умирать вот так, с не очень высокой температурой и прерывистым дыханием, ведь для этого нужны выстрелы и раны. Я ведь знаю это…"

— Вы тоже больны? — спросил я Антонио.

— Разумеется, — ответил он, улыбаясь.

— Право же, отличный кофе, — шумел рядом пушечный снаряд. — У нас теперь такого вообще нет. Воистину, райский уголок!

* * *

Кестер вернулся с метеостанции.

— Мне нужно уезжать, Робби, — сказал он. — Барометр падает, и ночью, вероятно, будет снегопад. Тогда я утром вообще не выберусь. Сегодня еще только и можно.

— Ладно. Мы еще успеем поужинать вместе?

— Да. Я сейчас, быстро соберусь.

— Идем, помогу, — сказал я.

Мы собрали вещи Кестера и снесли их вниз в гараж. Потом мы пошли за Пат.

— Если что-нибудь нужно будет, позвони мне, Робби, — сказал Отто.

Я кивнул.

— Деньги ты получишь через несколько дней. Так, чтобы хватило на некоторое время. Делай всё, что нужно.

— Да, Отто. — Я немного помедлил. — У нас там дома осталось еще несколько ампул морфия. Не мог бы ты их прислать мне?

Он поглядел на меня:

— Зачем они тебе?

— Не знаю, как здесь пойдут дела. Может быть, и не понадобится. У меня всё-таки есть еще надежда, несмотря ни на что. Каждый раз, когда вижу ее, я надеюсь. А когда остаюсь один, — перестаю. Но я не хотел бы, чтобы она мучилась, Отто. Чтобы она здесь лежала и не было ничего, кроме боли. Может быть, они ей сами дадут, если понадобится. Но всё же я буду спокойней, зная, что могу ей помочь.

— Только для этого, Робби? — спросил Кестер.

— Только для этого, Отто. Совершенно определенно. Иначе я не стал бы тебе говорить.

Он кивнул.