И однажды между братьями состоялся откровенный разговор, который нужен был обоим, но инициатива, конечно, принадлежала старшему Белову.

— Тебя, братишка, как я понимаю, не удовлетворяет твоя сегодняшняя роль второго лица, но по-другому и быть не могло, ведь когда я заработал свой первый миллион, ты еще сопли подолом рубахи вытирал.

— Скажешь уж, — не нашелся ничего более возразить «братишка».

— Что было, то было, — прибавил Владимир и продолжил: — Но ты теперь уже сам прекрасно разбираешься во всех вопросах, и не мне тебя учить, как жить, — на всякий случай польстил молодому предпринимателю.

— Уж разбираюсь и тебя еще кое-чему могу научить.

— Ишь ты, наглости в тебе с годами не поубавилось — помнишь, как отец отвешивал тебе, как он тебя называл, паршивцу, подзатыльников за твою наглость?

— Кто бы я сейчас был без наглости, — в тон брату отвечал Виктор. — Но моя наглость не идет ни в какое сравнение с твоим хамством и равнодушием к людям. С твоей жадностью. Если бы ты хотел присмотреться к моему методу ведения дела, то заметил бы, что я с людьми разговариваю совсем по-другому. Школе подмогаю, детскому саду. Кроме того, нынче заложил три дома для рабочих. Дрова людям выписываю по бросовой цене. Потому и ко мне люди относятся по-человечески. Бывает, совета спрашивают.

— Ошибаешься, братишка. Все это я вижу и оцениваю положительно.

— Так ли уж? — не поверил Виктор.

— Вот тебе и «уж», — передразнил старший Белов. — Подзатыльников тебе давать уже поздно, да и отца нет на свете.

— Отец бы меня похвалил, а вот тебя — нет…

— Уж похвалил бы, это точно, а меня он в свое время тоже не гладил по головке. Я, откровенно говоря, только сейчас стал понимать его правду. Однако в то время, когда разворачивал дело, надо было торопиться наработать капитал, и много чего было упущено, главное же — не до людей было. Мало я думал о людях — тоже соответствует действительности. Что до моей жадности, то это можно назвать и по-другому: талантом не уронить копейку, например. Бывают же и такие таланты?

— Бывают, но у тебя жадность безразмерная.

— Дурак ты еще, братец, хоть и с гонором, — усмехнулся Владимир, будто только для того, чтобы выиграть время для поиска нужных слов.

— Где уж мне тебя учить, — зашмыгал носом младший Белов.

— Прости, это я тебе по-братски. То время, Витя, когда ты еще рос, учился в школе, было время дичайшее, страшное, разбойное. Народ наш к концу восьмидесятых вконец разболтался, пьянство было повальное, работать по-настоящему никто не хотел. Поэтому в свой первый кооператив я собрал лучших и требовал по полной программе. Было непросто заставить людей понять главное: никто и ничего за них не станет делать, и только они сами хозяева собственной судьбы. Только они сами и могут удержать свои семьи от распада, от нищеты, от гибели в прямом смысле этого слова. Да, я применял свои собственные методы, бывало, что унижал особенно зарвавшихся, ставил на место всеми силами и способами. Но я и сам не был паразитом, и никто не скажет, что я не работал, а сидел на шее этих бедолаг. Я работал как вол, не зная ни отдыха, ни семьи, ни вообще какой-то личной жизни. Я как бы своим примером хотел подать пример всем тем, кто приходил ко мне в кооператив и потом в другие организованные мною производственные структуры. Да, где-то я перебирал, перегибал палку. Знаю и о том, что надо было раньше начать помогать людям: строить жилье, обеспечивать дровами, пахать огороды, организовать звено по заготовке кормов для скотины — трав-то у нас здесь, в Присаянье, прорва. А я полез в самое сердце тайги и не пожалел даже отцова участка — каюсь теперь и в этом. Но посмотри кругом: где еще в нашем Присаянском районе сохранилось производство? Только у нас. Только у нас есть у людей работа и, значит, какая-то благоприятная перспектива: в семьях людей водятся деньги, дети одеты, обуты и ходят в школу. Старики более-менее спокойно доживают свой век. Но недаром говорится в народе: худая слава впереди идет, а добрая — следом тащится. Вот я своей, может быть, непомерной жесткостью, грубостью и, как ты сказал, жадностью нажил себе такую худую славу, а доброго даже вы, самые близкие мне люди, не видите. Надеюсь, ты будешь умнее и успешнее меня. Потому и решил с тобой поговорить.

Старший Белов опустил голову, задумался о чем-то своем, и впервые за все годы младший Белов вдруг почувствовал к нему нечто вроде жалости. Однако не удержался и вставил свое:

— Давно пора, а то все боком ходишь да со стороны поглядываешь. Я не раз порывался подойти к тебе, да что-то останавливало. Уж и не знал, как до тебя достучаться…

— Уж так и не знал или я такой страшный? — усмехнулся старший Белов.

— Не знал.

— Я думаю, в дальнейшем мы с тобой поладим и не будем думать, с какой стороны подойти друг к другу, — и перешел к главному, ради чего и затеял этот разговор. — Мне предстоят выезды за пределы района, и, может быть, длительные, а хозяйство не на кого оставить. К тому же лучше уж родному человеку довериться, чем чужому. Ты — дозрел до руководителя, знаешь специфику, людей, производство, вот и давай договоримся сразу о совместной работе.

— Свой бизнес я тебе не отдам! — категорически возразил Виктор, решив, что Владимир пытается прибрать к рукам и его дело.

— И не надо, мне он не нужен. Мне надо, чтобы на время моих отлучек ты здесь всем управлял. И последнее. Запомни: наш с тобой самый злейший враг — нынешний мэр Витька Курицин. Завел себе некую службу — вроде охранной. Людишек подобрал пронырливых, знающих, способных на все, вплоть до убийства. Я это шкурой своей чувствую. Витька Курицин, брательник, — лютый зверина, каких и в тайге никогда не водилось. Империю свою решил создать в отдельно взятом районе, а он — во главе ее, импе-ератор.

— Вроде для людей старается… — растерялся младший Белов.

— Для людей… Как бы не так. Мне он тоже пытался очки втирать, мол, проведу в жизнь социальные программы… Понял, мол, как трудно живут люди и только для них и стоит жить… Глаза у людей печальные подсмотрел, пока предвыборной кампанией занимался… Черт ему брат! — зло заключил Владимир.

— Так как же быть, а, Володя? — прошептал младший в еще большей растерянности.

— Работай себе спокойно — и все. У меня для него несколько бомбочек припрятано, и он о том знает. Поэтому до поры до времени будет действовать исподволь, гадить исподтишка. А полезет нахрапом, я ему рога обломаю. Ты, Витя, до сих пор как работал? Мешал тебе кто-нибудь: администрация района, бандюки?

— Н-нет… Нормально…

— А почему — не задумывался?

— Н-нет…

— Потому, брательник ты мой, что я тебя никогда не упускал из вида. Таким образом, ты работал как бы под моим прикрытием. И впредь я тебя не оставлю. Так вот. Будут его засланцы здесь шнырять как раз в период моих отъездов. В бухгалтерию не пускай, не откровенничай, нужные бумаги держи при себе. И лучше будет, если подыщешь себе водителя — так спокойнее. Нужную доверенность и прочее на твои полномочия я оставлю. Главное, не забывай, что мы с тобой — самые близкие люди и надо нам держаться вместе. Будем держаться — сам черт не будет нам страшен, не только Витька Курицин.