Бордак с Парфеновым, соскочив с коней, подошли к нему.

– Ну что? – спросил Куварин.

– Три сотни крымчаков выходили к Шабарово, благодарствую, что показал пятак. На нем и разбили крымчаков, пленив их мурзу.

– Где он?

– У Осокина.

– Моя сотня и станица потеряли много людей?

– Об этом доложатся Красин и Боровко, но мыслю, немного.

– То добре!

– Ты вот что, воевода, дай моей дружине провизии добраться до Москвы, да двинемся мы, а ты уводи баб, стариков, детей из крепости. Да сторожи пошли вокруг. Но ты ведаешь и без меня, что делать.

– Так без отдыха и уйдете?

– Нету времени на отдых, Николай Петрович, треба государя предупредить о маневре Девлет-Гирея.

– Так его мои гонцы предупредят. И ты хотел дождаться их.

– Время нет ждать, Девлет близко, пойдем. От государя получу наказ.

– Хозяин – барин. А насчет провизии, так мы это быстро организуем.

В это время в крепость вошли сотни и станица. Некоторые воины везли на конях своих раненых и убитых товарищей. Воины Бурунска и Шабарово потеряли двадцать человек убитыми и чуть больше ранеными. Из последних половина воинов могла встать в строй, но этого уже не требовалось. Убитых быстро похоронили, а раненых воевода решил отправить с обозом в лесные лагеря.

Дружина Бордака, получив необходимые запасы провизии, двинулась в сторону Болхова.

Там не задержались. Оповещенный воевода готовил крепость к обороне, отправив жителей дальше на север, к Москве. В Болхове опричники отдохнули. Дале пошли к Калуге и, наконец, достигли Москвы. Из города в то время в северные и северо-западные земли выступали повозки, целые обозы. По реке шли ладьи, струги. Кто решил уехать, покидали Москву. Если бы остальные ведали, что произойдет немного позже, то и они, бросив все, бежали бы из столицы государства Русского. Кроме, естественно, ратников и ополчения, должного защищать город.

Оставив опричников у опричного двора, Бордак с Парфеновым проехали на Варварку. Первым было подворье княжича. Остановились у распахнутых ворот, за которым хозяина ожидала челядь.

– Я вот что хотел молвить, Михайло, может, это крамольные, недостойные, обидные слова, но должен молвить.

– Ну, должен, так молви, – улыбнулся Бордак. – Ты можешь говорить все!

– Сам ведаешь, Михайло, орда на Москву идет немалая, а защищать город покуда, окромя ополчения да опричников, что на дворе, по сути и некому. Девлет же спешит. Как бы нашим не опоздать.

– Ты это о чем, Василь?

– О том, друг, что жене твоей рожать скоро, а тут может произойти всякое.

– Предлагаешь вывезти в вотчину? Но при подходе Девлет-Гирея нигде поблизости безопасней не будет.

– Как знать. В общем, ведай, коли будет надобность, ладья моя стоит в готовности уйти по реке.

– Спасибо за заботу. Но, надеюсь, мы вместе сражаться с ворогом будем и проведаем, когда наступит и наступит ли вообще случай, чтобы семью и челядь убирать из города.

– Это так! Однако нас и развести могут. Так что о словах моих помни. Ключника да и всю прислугу я предупрежу, без твоих не уйдут.

– Невесту брать с собой будешь?

– Коли отец ее семью уже не вывез из Москвы.

– Понял, – кивнул Михайло. – Ну, давай, Василь, домой тянет, сил нет!

– Знамо дело, жена любимая. Езжай, удачи, Михайло!

Княжич въехал во двор, Бордак проехал к себе.

Его первым заметил Колька. Вот сорванец, везде успевает.

– Боярин едет! – закричал он, распахивая ворота.

Михайло въехал во двор, соскочил с коня, бросая служке поводья:

– Приветствую, Колька! Как дела?

– Какие у нас дела, боярин? Живем потихоньку. Боярыня…

Договорить он не успел, показался Герасим, поклонился:

– Доброго здравица, Михайло Алексеевич, вельми рад видеть тебя!

– И тебе здравствовать, Герасим! А где Алена и Марфа?

– А тут должны…

По крыльцу уже спускалась Алена, ее поддерживала служанка, сзади Петруша. Бордак кинулся к жене и сыну, сжал ее в объятиях:

– Аленушка, здравствуй, родная!

– Шибко давишь, Михайло, не можно то. Я счастлива видеть тебя!

Бордак опустил руки, чтобы тут же обнять Петрушу, который прижался к его ногам:

– Здравствуй, отец!

– Здравствуй, Петя!

Михайло кивнул Марфе, и та засуетилась:

– Вы, Михайло Лексеич, с супругой и сыном покуда в дом зайдите, я трапезу подогрею и принесу в горницу.

– А я баню второй день топлю, как узнал от четырехпалого Гордея, что твоя дружина должна вскоре возвернуться. Щас подброшу дров и быстро готова будет. Попаришься, – сказал Герасим.

– А где ты, Герасим, видел Гордея? – спросил Бордак.

– Так он сам заезжал второго дня.

– А ныне где, на Москве?

– Точно не ведаю. Государь-то с ратью в Серпухове, может, на Оке. Должно быть, и гонец с ним, а там кто знает?

– Ладно, прознаю. Занимайся.

– Потрапезничаем-ка на улице, Михайло, – присев на скамью, проговорила Алена, – а то подниматься по лестнице не хочется.

– А не холодно? День-то вроде теплый, но от земли еще тянет холодом.

– Ничто, я одета тепло. Да и на воздухе пригоже.

– Как ты, Аленушка?

– Хорошо. Сейчас с Марфой хожу к повитухе, та смотрит, молвит, беспокоится не о чем.

– Пошто ты к ней ходишь, я повелю, чтобы она приходила.

– Не надо, родной, я должна много двигаться.

– Ну, как скажешь.

Подбежал Петруша, присел рядом.

– Стережешь маму, Петя? – взглянул на него Михайло.

– А то!

– Он послушный, все, чего не скажешь, тут же сделает, и все про будущего братика или сестрицу расспрашивает, – рассмеялась Алена.

– А на улице как, Петька? В обиду не даешь себя?

– Не-е. Как то можно, сыну отца такого?

Бордаку пришлись по душе слова отрока, ставшего ему по-настоящему родным сыном.

– Ну и добре!

– А ты как, родной, сполнил задание государя? – спросила Алена.

– Сполнить-то сполнил, да только толку от того мало.

– Что так? – встревожилась она.

– Ты не волнуйся, Алена. И извиняй, я не могу тебе сказать.

– Ну, и не говори. Главное, вернулся домой живой и невредимый. А на Москве дюже неспокойно. Люди тока о том и говорят, что проклятый Девлет ведет свою рать на Москву. Ране судачили, что на южные земли он направился, а потом, как гром с ясного неба, – на Москву идет хан крымский. Не ведаешь, правда то?