Другом советской России Садуль оставался до конца жизни.

Свидетельства Садуля в их фактической части абсолютно достоверны уже потому, что он писал свои политические отчёты не для публикации, а для верной ориентации Тома́. И, например, 31 октября (13 ноября) 1917 года капитан сообщал, что «практически единственные, кто бойкотирует порядок — администрация и буржуазия». При этом Садуль признавал — в том же письме: «Невероятно, что всю кровавую неделю, благодаря железной руке и организованности большевиков, городские службы (трамвай, телефон, телеграф, почта, транспорт) не прекращали нормальную работу» и что «никогда ещё порядок не был так хорошо обеспечен».

Но так было в горячую неделю противостояния агонизирующему сопротивлению Керенского и юнкеров, а потом чиновнический саботаж лишь усилился при полном поощрении его со стороны союзных дипломатов.

Вот что писал Садуль во Францию Альберу Тома́ 20 ноября (3 декабря) 1917 года:

«Дорогой друг,

Мы продолжаем отрицать, что земля вертится, то есть утверждать, что большевистского правительства не существует… Некоторые представители союзников не только отказываются вести переговоры с большевиками, но и поощряют к активному или пассивному сопротивлению различные политические фракции, гражданских и военных служащих, чиновников, промышленников, банкиров и т. д. Как нетрудно было предположить, эта восхитительная тактика приносит ужасающие результаты. Разумеется, её конечная цель, которая состояла в том, чтобы за несколько дней свалить большевиков, не достигнута, и теперь мы сталкиваем Россию в политический и экономический хаос, из которого она уже не скоро выкарабкается. И высокопоставленные и мелкие русские чиновники прекрасно адаптируются к такого рода действиям, ведя открытые и «итальянские» забастовки, суть которых в бездействии…

Относительно промышленности столь же грустные известия.

Шляпников и все те большевики, которые заняты неблагодарной задачей — реорганизацией экономики России, с горечью говорят о саботаже со стороны промышленников, банкиров и специалистов…»

(Садуль Ж. Записки о большевистской революции. 1917–1919. М.: Книга, 1990, с. 96, 97–98.)

Каково?

Джон Рид смотрел с одной позиции, Садуль — тогда — с другой, а видели одно и то же: откровенный и подлый саботаж. Рид и Садуль, скорее всего, даже не были знакомы друг с другом, да и круги общения у них были всё же разные… А оценки и факты у обоих совпадают!

Значит, так оно и было?!

Любопытно и то, что Садуль весьма прозорливо писал, что «систематически отказывая в каком бы то ни было содействии» Шляпникову, российские «капитаны экономики» отдают Шляпникова «на произвол хлещущей через край демагогии» тех неквалифицированных рабочих, которых наплодила идущая война, то есть — тот же, если быть точным, царизм.

А вот что сообщал Садуль 27 ноября (10) декабря 1917 года:

«Саботаж в государственных учреждениях продолжается. Это одно из основных препятствий, с которыми столкнулись большевики. Дело поставлено исключительно организованно. Как только стало очевидно, что большевики придут к власти, начальство выплатило служащим и себе первый аванс в размере месячного жалованья.

Сразу же после восстания второй аванс и годовая премия были выплачены работникам, обязующимся не служить новому правительству… Накануне захвата большевиками центральных учреждений были спрятаны резервные фонды, которые должны пойти также на выплату заработной платы. Наконец, были призваны на помощь антибольшевистски настроенные частные банки… Полагают, что суммы, которые уже были или будут вот-вот распределены среди служащих, позволят им продержаться четыре-пять месяцев, то есть значительно дольше, чем предположительно большевики продержатся у власти…»

(Садуль Ж. Записки о большевистской революции. 1917–1919. М.: Книга, 1990, с. 112–113.)

Подобные признания можно было бы и продолжить, но надо ли — всё ведь ясно и так!

ОБРАТИМСЯ ещё раз к книге Джона Рида… Он писал, что сразу же после разрешения вопроса о власти большевики приступили к задачам практического управления, начав с продовольственного вопроса.

«Отряды матросов и красногвардейцев, — свидетельствует Рид, — обыскивали торговые склады, железнодорожные вокзалы и даже баржи, стоявшие в каналах, открывая и отбирая тысячи пудов продовольствия, припрятанного частными спекулянтами. В провинции были посланы эмиссары, которые с помощью земельных комитетов реквизировали склады крупных хлеботорговцев… Из Петрограда двинулось на восток тринадцать поездов, груженных железом и мануфактурой, для товарообмена с сибирскими крестьянами…

Донецкий каменноугольный бассейн находился в руках генерала Каледина… В столице кончалось топливо, и Смольный прекратил подачу электроэнергии в театры… и рестораны, сократил число трамваев и конфисковал у частных торговцев все запасы дров… А когда петроградские заводы оказались перед непосредственной угрозой остановки работы из-за отсутствия топлива, матросы Балтийского флота передали рабочим двести тысяч пудов великолепного угля из запаса боевых кораблей…»

(Рид Джон. Десять дней, которые потрясли мир. М.: Госполитиздат, 1958, с. 225.)

Хотя и с большим скрипом, налаживалось сотрудничество с крестьянством. 15 (28) ноября 1917 года на объединённом заседании ВЦИКа, Чрезвычайного Всероссийского Крестьянского съезда и Петроградского Совета было принято решение о слиянии Всероссийского Исполнительного Комитета Советов рабочих и солдатских депутатов с Исполнительным Комитетом, избранным на крестьянском съезде.

(Декреты Советской власти. М.: Госполитиздат, 1957, т. I. 25 октября 1917 г. — 16 марта 1918 г., с. 104.)

Сразу же после Чрезвычайного Всероссийского съезда крестьянских депутатов, который проходил с 10 по 25 ноября (с 23 ноября по 8 декабря) 1917 года, начался Второй Всероссийский съезд крестьянских депутатов, который проходил с 26 ноября по 10 декабря (9–23 декабря) 1917 года.

В состав съезда, кроме делегатов, прибывших с мест по приглашению правоэсеровского крестьянского Исполкома, влились все делегаты Чрезвычайного съезда. Из 790 делегатов 305 представляли правых эсеров и центр, 350 — левых эсеров, 91 — большевиков. Как и чрезвычайный крестьянский съезд, этот съезд проходил очень бурно.

Рабочая Россия свой выбор в большинстве своём сделала — за Ленина…

Солдатская Россия (в основном — крестьяне в шинелях и с ружьём) тоже была в своей массе за Ленина. И этой части народа ещё предстояло сказать своё слово не только в близящейся Гражданской войне, но и после неё, когда бывшие солдаты-красноармейцы — представители «унтер-офицерского» народного большевизма вернулись в свои деревни и сёла.

Чисто же крестьянская «Расея», издавна привыкшая психологически прислушиваться к кулачеству, колебалась между Черновым и Лениным, останавливаясь пока не на последнем, а на эсерах, однако уже — левых.