попался, как дитя! Он обязан был просчитать все ходы, оградить себя, но повелся на безобидный вид мальчишки – какая глупость, как непохоже на древнее существо! – зная при этом, что он далеко не тот, кем предстает при первой встрече.

– Черт! – Пак рванулся, но Солейль, хотя и с трудом, удержал его.

– Это тебе за Арлекин, урод! – проревел Гери, вывалившийся из чащи с оленьими рогами наперевес.

Рога переливались и блестели, и даже кровь проткнутых насквозь Солейля и Пака не затмила их сияния. Напротив, оказавшись в плоти бога и сына богини, они разгорелись еще ярче – точь-в-точь звезда, мерцающая в ночном небе.

– Нет! – истерично завопил Пак. – Нет! Змей, помоги! Змей!

– Прости, – Изначальный, опершись на трость, присел на валун, – не хочу нарушать план. Солейль так трепетно его разрабатывал.

– Ублюдок! Предатель!

– Да, дорогой, все так и есть, – хмыкнул Солейль. – Не ломайся, отдай силу мне.

Ослепительный свет, поглотивший богов, резанул по сетчатке. Я поспешно зажмурилась, не желая терять зрение, и, едва веки сомкнулись, провалилась в небытие.

* * *

Вливалась обратно в реальность я размеренно, постепенно. Сначала пришли запахи – медицинских принадлежностей и лекарств, – потом звуки (шепот и тихое поскуливание), следом тактильные ощущения (мокрый нос, тычущийся в пальцы, жесткая ткань одеяла и высокая подушка, упирающаяся в ямку между черепной коробкой и шеей) и только в конце – зрение.

Свинцовые веки открылись сами, но тут же сомкнулись вновь – лампы горели слишком ярко. Однако я успела заметить, что потолок не белоснежный – значит, я не в больнице. Странно, учитывая, что мне совершенно точно делали операцию – я чувствовала, как извлекали наконечник, прикладывали бинты, вкалывали обезболивающее.

Когда глаза попривыкли к свету, я заворочалась, пытаясь определить, где оказалась. Кости ныли, в затылке билась пульсирующая боль, да и живот мерзко тянуло, но по сравнению с пережитым это были мелочи. Персиковые стены, почти полное отсутствие мебели – по углам было расставлено исключительно то, без чего нельзя было обойтись, – фигурки на невысокой полке; уютно и тепло.

Правда, то, что кровать, на которой я лежала, широкая, с кучей толстых пледов и покрывал подо мной и на мне, – располагалась напротив двери, несколько насмешило и напугало одновременно; ногами вперед меня готовились выносить, что ли?

– Э-э-эй? – просипела я. – Есть кто?

Не прошло и полминуты, как дверь жалобно треснула – Аид толкнул ее передними лапами и ураганом влетел в комнату. Я выругалась не менее тоскливо, чем дверь, прежде чем огромный пес плюхнулся на кровать и принялся с остервенением вылизывать мое лицо.

До сегодняшнего дня на меня так реагировала только одна собака – в деревне, соседская дворняжка, которой я по какой-то причине очень нравилась. Я шла домой из магазина, куда меня послала бабушка, чтобы купить хлеба и яиц, когда она выскочила из-за забора, повалила меня наземь и стала проходиться своим шершавым языком по щекам. С тех пор я ее подкармливала, а она взамен приносила мне дохлых птиц. Не знаю, жива ли она еще – много лет прошло…

– Сколько эмоций, – пробубнила я, тщетно пытаясь оттащить Аида за уши. Он потуги ехидно игнорировал. – А ну отстань! Отстань, говорю! Ты рад, конечно, но это не повод меня пачкать! Лучше скажи, где мы.

– Вряд ли он ответит. Как выяснилось, он молчалив до абсурда; только попросил тебя вылечить, и больше ни слова. А так, вы в квартире Оленихи. Точнее, уже моей.

Аид напрягся и загородил меня своей тушей, так что из-за его шеи я разглядела только белые кудри.

– Солейль. Что ты сделал с Паком?

– Забрал его силу, так что теперь можешь звать меня Лисом. Вряд ли тебе любопытно, каким образом я занял место Изначального бога и как выдержал, но в качестве ознакомления поясню, что мне помогли рога Оленихи, послужившие проводником, и ее кровь в моих жилах, которая закалила мое тело и подготовила к принятию силы. Мстить будешь?

– Нет, – без запинки ответила я, нажимая на спину Аида, чтобы он пригнулся и дал мне нормально поговорить с Солейлем. Пес подчинился. – Он использовал меня, я получила от него все, что хотела, так что не за кого мстить. В некоторой степени я даже благодарна. Если бы он остался в живых, умерла бы я.

– О, да. Я могу сесть рядом?

– Конечно. Это ты меня вылечил?

Солейль пристроился на краю кровати, опасливо косясь на Аида, обнажившего клыки.

– Да. Полагаю, если бы я этого не сделал, твой друг загрыз бы меня. К счастью, наконечник засел неглубоко и не задел внутренних органов – тебе чертовски повезло.

– И как ты его вытащил? Ты же не хирург.

– Не хирург, но в больнице провел половину жизни и кое-чему успел научиться. Так что ты счастливчик, Хель. Отдохнешь пару дней и сможешь вновь вернуться к обычной жизни. Для тебя все закончилось, ты вольна делать что хочешь.

– И ты не будешь применять меня как средство достижения цели? Ты же теперь что-то вроде Изначального, не захочешь подчинить себе более слабую богиню?

Солейль хмыкнул:

– Ты параноик. Я не Изначальный, слава всему сущему, и не собираюсь им становиться. Я новый бог, котенок. Змей обучит меня всему, так что я достигну ступени, на которой сейчас стоят Изначальные, или даже заберусь выше и займусь реформами.

– Наполеоновские планы, если прикинуть масштаб власти тех, против кого ты планируешь сражаться.

– Поэтому у меня к тебе есть предложение. Присоединяйся, ты будешь полезна. Змей и тебя может поднатаскать в управлении способностями, так что ты быстро проникнешь в царство мертвых, наведешь там порядок и соберешь целую армию. Нагльфар освободится.

Он с ожиданием уставился на меня; я отрицательно покачала головой. Усталость наваливалась камнями с древнеегипетских пирамид, и единственное, к чему стремилась душа, – к одеялу и солнцу из окна. Холод пронзал все тело до кончиков нервов, и я нуждалась в тепле. Не в том жаре, что охватывает в битве, а в покое. Когда сидишь у камина с книгой, кошкой на коленях и горячим чаем на подносе.

Я могла допустить, что рано или поздно мне потребуется срочно взять меч и пуститься разить врагов, но это должно было случиться очень не скоро. Пусть я и вошла в ранг богини смерти, по-прежнему являлась семнадцатилетним подростком, для которого спор Лиса и Волка обернулся сокрушительным ударом. Этот подросток должен был еще пожить – сдать экзамены, поступить в университет. Человеческий срок короток, всего-то семь десятков лет; у меня после него будут тысячелетия. Почему бы не отложить сражения и боль?