Возможность извлечь денежную выгоду для Джойса из вечера-лекции Ларбо была подсчитана Сильвией и Адриенн, намеренными даже перевести и прочитать вслух куски из «Улисса», но времени для этого у них уже не было. Всё же они нашли Жака Бенуа-Меше, двадцатилетнего музыканта, умницу и поклонника Джойса. Он с радостью взялся за работу, которая соединяла его с любимым автором. Позже он напишет, что жизнь сводила его с несколькими гениями, но никто не вызвал такого твердого и определенного ощущения человеческой гениальности, как Джойс, — он мог ничего не говорить и все равно вызывал это ощущение. «В нем было нечто беспредельное и избыточное, вдобавок к огромному достоинству. Это был Просперо из „Бури“ Шекспира».

Бенуа-Меше для точного перевода «Пенелопы» понадобилась та же схема всего «Улисса». Но Джойс показал ему лишь отрывки, добавив полушутя, что вставил в книгу столько загадок и головоломок, что профессорам хватит на много-много лет, и не хочет оставаться без гарантии бессмертия. Переводчик мягко настаивал, и Джойс все же дал ему ее, а затем набросок увидела Сильвия Бич, потом доверенные друзья, и потаенный машинописный листок, правда не целиком, в 1931 году долетел до книги Стюарта Гилберта «„Улисс“ Джеймса Джойса». Многие критики, зная о существовании этого сказочного документа, выпрашивали его прежде, но безрезультатно. Кстати, был человек, которому Джойс послал его раньше всех — видимо, потому, что хотел, чтобы именно он оценил замысел во всей полноте. Это был Карло Линати, друг и итальянский переводчик Джойса, впоследствии именно он перевел «Улисса».

Ему Джойс еще в 1920 году послал эту схему и довольно подробный по тем временам комментарий: «Это эпос двух рас — ирландской и израильской и в то же время цикл человеческого тела, так же как и небольшая история одного дня. Характер Улисса всегда зачаровывал меня — еще мальчишкой. Вообразите, пятнадцать лет назад я начал его с рассказа для „Дублинцев“! Семь лет я работал над этой книгой, будь она проклята. Это еще и краткая энциклопедия. Моим намерением было перенести миф sub specie temporis nostri[131]. Каждое приключение (а также каждый час, каждый орган, каждый вид искусства — все они переплетены и породнены в цельной структурной схеме) не только обусловливает, но и создает свою собственную технику. Любое событие есть еще и, так сказать, отдельная личность, хотя из личностей и состоит…»

На просмотр и утверждение текст Бенуа-Меше отдали Леону Полю Фаргу, который тоже начинал закрепляться в компании Джойса. Он умудрялся шокировать своими рассказами даже самого мэтра — правда, скорее потому, что не стеснялся и женского присутствия. Фарг, сам большой мастер словесной игры, напредлагал столько вариантов, что к 5 декабря перевод закончить не удалось. Для «Сирен» нашли американского актера Джимми Лайта, который собирался прочесть их по-английски, мелодекламируя. Еще вечером накануне лекции Сильвия Бич слышала, как молодой актер повторяет: «И у дверей глухой Пэт, лысый Пэт, очаеванный Пэт, слушал…», а Джойс негромко правит ритм фразы. А тут и Ларбо, закончивший к 6 декабря свой текст, решил внести добавочные правки в перевод. В эту ночь мало кто спал.

Среда, 7 декабря 1921 года. В маленький книжный магазин чудом вместилось две с половиной сотни гостей. По пути к лекторскому столу Валери Ларбо безмятежно сообщил Джойсу, что опустил несколько строк из «Пенелопы». Джойс нашел в себе силы не возражать сейчас, но позже написал, что Солнечную систему они бы не решились беспокоить.

Ларбо понимал, что, несмотря на достаточную известность Джойса, придется очертить его место в современной словесности. Он начал с эффектной фразы, что литераторы слышат имя Джойса так же часто, как ученые имена Фрейда или Эйнштейна. Кратко рассказав об ирландском периоде и жизни на континенте, которую Ларбо слегка расцветил (к неудовольствию Джойса), он перешел к книгам. Интересный поворот лекции был в том, что каждая из них рассматривалась одновременно и самостоятельно и как своего рода проба каких-то частей и линий «Улисса». «Камерная музыка» — проба того лиризма, которым просвечивает весь текст романа, «Дублинцы» — отработка способа воспроизведения особой атмосферы города, «Портрет…» — сгущение образности, сходства, символики, сращения биографии и творческой судьбы. В «Улиссе», говорил Ларбо, два гиганта-персонажа движутся сквозь вихрящийся поток кажущихся мелочей и случайностей, придавая ему новое течение и смыслы. Ключом к книге будет Одиссей, герой, которому параллельны Стивен и Блум, чьи приключения сливаются с теми, что описаны Гомером.

Ларбо сумел достаточно прозрачно намекнуть на исключительно сложную и занимательную конструкцию каждого эпизода, но так же мастерски не сказать слишком много. Он с восторгом рассказал о рабочих книжках Джойса, где каждая фраза подчеркивалась карандашами разного цвета, чтобы не спутать, в каком эпизоде она должна будет занять место. Ему также пришлось предупредить слушателей, что наверняка возникнут сразу две неверные трактовки романа — его еврейская линия написана не антисемитом, а чье-то личное отвращение к низшим функциям организма не может служить поводом для изъятия их описания из книги, повторяющей строение человека.

Джимми Лайт прочитал отрывки из «Улисса», а в «Циклопе» публике пришлось вытерпеть режиссерскую находку: свет гас, чтобы передать, как теряет зрение циклоп.

Сам Джойс сидел в кресле за ширмой, но должен был выйти и тоже вытерпеть бурные аплодисменты. Ларбо публично обнимал его, что Джойс тоже стоически вытерпел, багровея от смущения.

Но в целом — это признал и сам Джойс — представление удалось, «Шекспир и компания» не успевал принимать новых подписчиков.

Приближался день выпуска книги, о котором Джойс еще в ноябре писал мисс Уивер:

«Дни рождения всегда много значили для моих книг: „Портрет…“ появился в вашем журнале в феврале, а завершился первого сентября[132]. „Улисс“ был начат первого марта (день рождения моего друга, корнуэльского художника[133]), а закончен в день рождения мистера Паунда. Интересно, в чей день он будет напечатан».

Сам он давно решил, что сделает все, чтобы роман вышел 2 февраля, в день его сорокалетия. Весь декабрь и январь он заваливал мисс Бич и Дарантьера письмами и телеграммами, непрестанно звонил им по телефону, внося последние поправки и дополнения. Свидетели пишут, что он «выглядел грустным и усталым, но это была грусть человека, узнавшего безграничность мира, и усталость того, кто взвалил на себя задачу исполнить непомерное в стесняющих пределах».

За столом в любимом кафе он говорил, делая долгие паузы между словами:

— Жаль, что публика будет требовать и непременно отыщет в моей книге мораль… Еще хуже, что они воспримут ее серьезнее, чем надо… Слово джентльмена — в ней нет ни одной серьезной строки… В книге множество великих болтунов. Все они там, и все, о чем они забыли. В «Улиссе» записано одновременно все то, что человек говорит, видит, думает и что это говорение, видение, думание делает, все, что вы, фрейдисты, называете подсознанием и что на самом деле ни более ни менее, как чистое мошенничество…