Вся легкость ее настроения внезапно улетучилась, и она тяжело вздохнула.

– Но пока у вас есть я, – заметил Джонатан. – Кто еще станет сидеть у моей постели и читать романы о приключениях отчаянных храбрецов – мне, безумцу и калеке?

Он улыбнулся, и Рейчел улыбнулась ему в ответ.

– Вы не безумец и не калека, – возразила она.

– Тогда кто я? – спросил Джонатан.

«Уязвленный. Одержимый. Убийца. Тот, кого мне хочется видеть больше всего на свете».

– Вы хороший человек, пострадавший на войне, хотя вас слишком тревожит ваше прошлое.

– А вы воплощение такта и дипломатии, – сказал Джонатан. – Думаете, я не понимаю, что нашептывает вам внутренний голос?

– И что же он мне нашептывает? – спросила она.

«Он что, видит меня насквозь?»

Джонатан снова улыбнулся, взял ее руку, поднес пальцы к губам и запечатлел поцелуй на холодной коже. Рейчел почудилось, что их коснулся горячий утюг, с той только разницей, что простой ожог не мог показаться таким сладким и упоительным. На миг у нее перехватило дыхание.

«Неужели это оттого, что всего неделю назад он мог меня задушить, а теперь поцеловал?» – «Нет, – отозвалось эхо у нее в голове. – Только оттого, что он тебя поцеловал».

Рейчел вдруг подумала о том, как восприняла бы такой поцелуй Пташка, и в животе у нее возникла неприятная пустота. Как будто почувствовав это, Джонатан немедленно отпустил ее руку. Еще несколько мгновений он не отрывал от Рейчел глаз, выражение которых, казалось, все время менялось, а потом отвернулся.

– Могу я задать вам деликатный вопрос, мистер Аллейн? – проговорила Рейчел едва слышным голосом.

– Думаю, вы заслужили такое право.

– Почему вы так рассержены на свою мать? Конечно, долгие годы, прожитые вместе при… нелегких обстоятельствах, могут породить неприязнь, это понятно, и все-таки, мне кажется, здесь кроется нечто большее. Похоже, вы в чем-то ее вините, – предположила Рейчел.

Джонатан скрестил на груди руки, словно обороняясь, и продолжал, не отрываясь, смотреть вдаль.

– Да, я ее виню, и даже очень. С ней связана причина… во всяком случае, мне так кажется. То есть я не знаю наверное, но уверен, она лжет и не говорит всей правды, хотя порой и снисходит до того, чтобы открыть ее часть. Но причина того, что Элис мне написала, связана с ней.

– Не понимаю.

– Я говорю о последнем письме Элис. О том, которое застало меня в Брайтоне.

«Я знаю». Рейчел только в последний момент спохватилась и не произнесла этих слов вслух.

– Она в нем сообщала… что нам нужно расстаться. Что мы никогда не сможем быть вместе, стать мужем и женой. Что это была бы гнусность, противная человеческой природе. Да, она употребила именно это слово. Гнусность. Так она описала любовь, которая освещала нашу жизнь с раннего детства, такую же сильную и чистую, как солнечный свет. Она сообщила также, что… наши отношения уже никогда не смогут оставаться такими, как прежде. И что нам больше не следует встречаться.

«Бриджит оказалась права, – поняла Рейчел. – С чего бы еще богатому и знатному человеку тратить деньги на безродную девочку?» А если в Элис текла кровь лорда Фокса, она приходилась Джонатану теткой. «Да уж, не сладко пришлось бедной девушке, если она об этом узнала». Рейчел судорожно вздохнула, на секунду закрыла глаза, и в дальнем углу ее сознания возникла Абигейл, уплывающая все дальше и дальше. Рейчел мысленно протянула к ней руку. «Джозефина могла ошибиться. Что, если лорд Фокс только ее удочерил? Нашел и удочерил», – подумала она с отчаянием.

– И там говорилось о чем-то еще… Я знаю, говорилось! Если бы я только мог вспомнить…

– Вы не сохранили это письмо?

– Я едва помню тот день. Мы только что приехали в Брайтон… Я был ранен, измотан, голоден и наполовину лишился рассудка. Путешествие в Батгемптон почти полностью изгладилось из моей памяти и лишь порой всплывает в ней страшным, темным сном. А когда я пришел в себя, письма при мне уже не было. Наверно, я его выбросил или где-нибудь обронил. Гнусность. Это слово я запомнил, оно мне вовсе не приснилось. – Он покачал головой. – Понимаете, всему виной наше злосчастное отступление к порту Корунья… С того момента, когда мы вошли в Испанию, времени писать у меня не оставалось, а когда оно наконец нашлось, пересылать почту стало не с кем. Элис не получала от меня вестей много недель и потому отправилась в Бокс узнать, нет ли там от меня писем, – сказал Джонатан, медленно покачивая головой. – Ох, Элис! Зачем она это сделала! Если бы что-то можно было изменить! Она, верно, думала, ее там примут с распростертыми объятиями и ей удастся найти с моими родными общий язык на почве любви ко мне и страха за мою жизнь. Элис не могла знать, что мои мать и дед руководствуются правилами, о которых она сама не имеет ни малейшего понятия.

– Выходит, ваша мать рассказала ей нечто такое, что заставило ее убежать?

«Интересно, догадывается ли он, что именно?»

– Да. Когда я вернулся и обнаружил, что Элис пропала, меня стали убеждать в том, будто она меня оставила, убежав с любовником. Мать заявила, что Элис послала деду записку, в которой все объясняла и просила прощения. Мне твердили, что она позор семьи, жалкая пария и о ней надо забыть.

– Но вы не поверили.

– Я знаю, когда моя мать лжет. Она занимается этим всю жизнь, и хотя правды мне от нее добиться не удалось, я все равно знаю, когда она меня обманывает, – произнес он жестким и злым голосом.

Рейчел задумалась, пытаясь найти смысл в клубке противоречивых сведений, которые только что получила.

– Но какое-то время назад вы мне говорили, что нашли записку, написанную… новым спутником Элис. Адресованную ей. В которой он назначал свидание.

– Да, я… – произнес Джонатан и замолчал, нахмурившись. – Я уверен, что так и было. Но она… В те дни я был сам не свой. И много забыл… Есть промежутки времени, о которых я не могу ничего сказать. Какие-то темные провалы. Они появились у меня после Испании. Да, темные провалы.

Он снова покачал головой, и Рейчел почувствовала, как по телу побежали мурашки. «В первый раз, когда я пришла ему читать, он тоже произнес эти слова. Черный провал. Тогда он не мог вспомнить, как меня душил». Затем она живо представила себе мозг в тяжелой банке, нависшей над головой, и глядящие на нее пустые, слепые глаза.

– Но если я и нашел записку, она все равно пропала. Исчезла. Вероятно, я уничтожил этот листок. Но не удивлюсь, если я… никогда его не видел. Возможно, он мне привиделся в одном из ночных кошмаров. Был навеян ложью, которой меня потчевали мать и дед.

– Пташка тоже так думает.

– Что?

– Я… – заколебалась Рейчел, не желая раскрывать, до какой степени они с Пташкой сблизилась. – Мы, то есть Пташка и я, однажды разговорились. Ее привлекло мое лицо… мое сходство с Элис.