Свет… Яркий, теплый….

Ветер… Освежающий, чистый…

Голова раскалывалась острой ноющей болью, но Претич, хоть и с трудом, вспомнил все – предательство Тризора, готовящийся бунт, свое бесславное поражение. Нет уж! Я им дам бесславное поражение… Хрен в сумку им будет, а не поражение.

Он поднялся из развалин подземного хода во весь свой могучий рост, ноги шагнули и бревна ухнули в яму за спиной, подняв столб едкой пыли. Еще не зная о том, как начался бунт и к чему привел, он бросился с западной окраины в центр, к Горе, зная, что в любом случае Владимир будет прорываться к княжьему терему.

Город поражал небывалым безлюдьем, даже рыночная площадь, глядела в небо пустым, оставшимся после пира блюдом. Не было на улицах и ставших привычными пеших дозоров. Именно с базара Претич разглядел кипевший у казарм бой, даже увидал бьющегося в первых рядах Владимира, но вся доблесть и сила князя не смогли бы остановить поднимавшуюся по склону полуторасотенную польскую рать.

Владимир опустил меч и жадно вдохнул ставший родным воздух Киева. Как ни тяжко далась победа, но от выскочивших из казарм польских ратников остались только закованные в доспехи трупы, быстро собиравшие жадных до мертвячины мух. Правда и от сотни русичей осталось семь человек, а со стороны Горы уже топает новая польская рать в полторы сотни копий. Князь прекрасно понимал, что это конец, но даже дай он приказ к отступлению, никто из киевлян не сделал бы ни единого шага назад. Все тут останутся…

Но даже уставшие до последнего предела, они постараются утянуть за собой на тот свет как можно больше врагов. Что ж… Поначалу и первый бой казался безнадежным, но ведь сдюжили! Благодаря могучему Микуле, благодаря стойкости и бесстрашию всех, кто вышел на этот холм. Светлая им память!

Может и теперь Боги подсобят… Главное не подымать лапки кверху, иначе и сам оплошаешь, и от Богов помощи вовек не дождешься.

Поляки стали правильным квадратом, бьющим в глаза отражением солнца в доспехах, тяжелые глухие шлемы прятали лица в темноте узких щелей, длинные копья стальными шипами кололи прогретый за день воздух. Один рывок, и от русичей останутся лишь уходящие из памяти песни, но они, словно не чувствуя этого, стояли с бесстрашием хмурых скал, а в глазах застыло такое же каменное упрямство. Словно смерти для них не было вовсе, а если была, то какая-то странная, не такая пугающая и холодная, как для всего культурного мира.

Глядя на их непонятную решимость, Полуян даже растерялся дать последний приказ к напуску и это удивительным образом решило весь исход бунта.

Русичи напали на превосходящую рать первыми, будто только и ждали нового противника. Семеро израненных воев ловкими перекатами нырнули под острия копий и, вскочив на ноги уже внутри строя, начали немилосердную резню мечами, ножами, а то и просто вышибали из под шлемов мозги кулаками. Это оказалось для поляков такой неожиданностью, что никто из них не смог удержать правильность строя и вскоре ровный квадрат превратился в бестолково мечущуюся муравьиную кучу, среди которой страшными тенями мелькали белые рубахи русичей.

Но превосходство в числе не могло не сказаться – киевляне погибали один за другим и вскоре только двое ратников прикрывали спину отчаянно рубившегося князя. Вся вершина холма покрылась сверкающими и белыми пятнами трупов, рыжими, вороными и пегими конскими тушами, но еще больше живых коней разбежались по городу, шевеля воздух жалобным ржанием.

– Владимира брать только живым!!! – радостно заорал Полуян, пытаясь пробиться к месту схватки. – Кто убьет, я того на дыбе повешу!

Князя окружили плотным кольцом копий, но даже так он наносил противнику не малый урон, продолжая, словно дикий зверь, кидаться, рубить, уворачиваться. Он и рычал как зверь, глухо и зло.

Полуян понял, что только лишив князя чувств, можно взять его живьем, иначе, совсем обессилев, он запросто бросится на копье. Польский воевода вдруг с сокрушительной ясностью понял, что движет этими людьми. Понял и испугался, потому что никто и ничто не сможет их победить, ведь сами себя они никогда не признают побежденными. Их можно только убить, а это ОЧЕНЬ разные вещи!

– Взять копья тупыми концами! – приказал воевода. – Бить Владимира в голову! Себя не жалеть, собачья кровь!

Но когда тупые концы копий начали жестоко колотить Владимира, раздирая остатки хламиды под иссеченной кольчугой, польская рать дрогнула и в ужасе расступилась – еще один грозный противник ринулся в дикий необузданный напуск, держа вместо оружия огромный обломок полуобхватного бревна.

– Претич! – не веря глазам, воскликнул повеселевший князь. – Ну держитесь теперь, песьи дети!

Киевский воевода молотил поленом как палицей, буквально выкашивая за один удар добрый десяток врагов. Лязг и грохот стояли как в кузне, да и пылюка вздымалась почище всякого дыма. Владимир, непонятно откуда силы взялись, рубил с веселым ожесточением, рассекая булатные доспехи будто хлипкую медь. Может их бы и смяли, но из проулка на холм вскарабкался Белоян, одной своей медвежьей мордой напугав поляков до полусмерти. Он и дрался совсем по-медвежьи, голыми руками разрывая ратников вместе с доспехами, а уж если видел незащищенную плоть, то не стесняясь хватал ее мощными челюстями.

В это время осмелевшие горожане начали потихоньку выбираться из домов, многие уже знали, что и на грозную иноземную рать сыскалась управа. Кое кто видел одну часть бунта, другие случайно углядели другую. Разговоры, обсуждения, споры и выкрики быстро слились в один мощный гул, как тихий плеск волн сливается в грозный шум моря. Каждый хотел мстить не столько за унижения, сколько за свой собственный страх перед превосходящей силой. За то, что всего пару дней назад сами называли голосом разума.

– Я видал, – похвастался молодой паренек. – Как один наш стрелок полсотни ихних ратников перебил! Правда оставшиеся спалили его вместе с теремом…

– А бой у казарм видали? – растолкал соседей бородатый мужичек в простенькой рубахе, латаных портках и с босыми ногами. – Он до сих пор идет! Наши там таких люлей полякам дали, что те не знают как отбиваться. А ведь наших в десять раз меньше было! Но что самое главное – их вел в бой сам Владимир-князь! Никуда он не убег, а токма прикинулся.

– Врешь! – загудели со всех сторон.

– А вот и нет! – надулся мужичек. – Мой дом прям под холмом с казармами! Я все видал.

Толпа чуть притихла.

– Так это значит что? – непонятно у кого спросил здоровенный купец в богатом кафтане. – Значит мы одни, аки крысы по щелям? Как-то соромно…

Но никто не спешил принять участие в бунте, слишком накрепко засел внутри страх перед польским булатом и многотысячной ратью.

Маленький светловолосый мальчонка, лет десяти отроду, все пытался пробиться в середку, словно хотел сказать что-то важное, но крепкие мужики и дородные бабы стояли словно стена и открыв рты слушали новости о захлестнувшем город бунте. Наконец мальчика приметили, зашикали на него, чтоб не лез среди взрослых, но тому палец в рот не клади – сам перекричит кого угодно.