Прибежавшие продолжали стоять, оцепенело взирая на изуродованные тела. Единственный уцелевший тоже пока помалкивал, не в силах отвести глаз от убитых.

Оно и понятно – ему ведь жутче всех прочих. Его товарищи ужасаются просто от увиденного, а этот сейчас невольно примеряет смерть, свистнувшую косой близ его виска, на себя, а это куда страшнее.

– Вот он!

Ой-ой-ой, какой у нас тонкий голосок. Или фальцет тоже со страху?

– Этот все и затеял!

Фу как невежливо тыкать пальцем в человека.

Жаль, не научила тебя мама-шляхтянка, что надлежит указывать всей пятерней, особенно когда перед тобой не просто человек, а шкоцкий рыцарь и притом цельный князь, да еще королевского роду.

– Он все и начал! Первым Липского, а опосля…

Беда с этим воспитанием. Воистину, верно говорят: «Врет как очевидец». А ведь прекрасно видел, кто начал первым… И даже не тот, кто храпит, а…

Между прочим, лжесвидетельство, если по Библии, и вовсе смертный грех. Вот только чудно получается – совершил его этот невзрачный запыхавшийся поляк, а расплачиваться за него в строгом соответствии со Святым Писанием, то есть своей жизнью, придется мне.

А где же справедливость?!

Впрочем, в жизни ее вообще очень мало, потому народ и реагировал с таким энтузиазмом на наши с Федором спектакли, которые мы устраивали жителям столицы.

Кстати о жителях. Вообще-то могли бы прислать помощь. Или я опростоволосился, забыв про стрельцов и попросив прислать только девку? Не помню. У меня и имя девки опять, как назло, выскочило из головы.

И сразу подумалось, что лучшее средство от склероза, равно как от перхоти, мигрени и прочего, мне сейчас предоставят. А о чем еще думать, когда шляхтичи как по команде дружно шагнули вперед, в упор глядя на меня, а в глазах у них такое, что…

– У меня нет топора! – громко произнес я, указывая на обезглавленное тело.

Так, приостановились, переглянулись.

– Пану Свинке ты, помнится, и сабелькой голову, почитай, начисто от плеч отделил, – вдруг раздался угрюмый голос одного из шляхтичей.

Выходит, зря я расстраивался – есть тут и «путивльские сидельцы». Вот только теперь получается, что лучше бы их не было вовсе, особенно с такой хорошей памятью.

– Но я воин и князь, а не мясник, чтоб учинить такое, – кивнул я в сторону еще одного, с распоротым животом и безобразно раскиданными потрохами.

И вновь остановка. Только надолго ли?

– Он простолюдинов и позвал, – вновь раздался тонкий голос.

Ах ты ж скотина!

Понимаю, что у страха глаза велики, но не до такой же степени, чтобы увидеть то, чего вовсе не было.

– И как же это я ухитрился сбегать с поля боя за московским народом? – Я еще пытался воззвать к голосу логики, но куда там.

Воистину, когда говорят эмоции, до разума достучаться невозможно, а уж когда они истошно воют, вот как сейчас, то…

Я зло ухмыльнулся, горделиво выпрямился и мысленно ободрил себя: «Помни, что сдаваться без боя на милость победителя стыдно, а на милость озверевшего победителя вдобавок еще и глупо. И вообще, князю Федору Константиновичу Россошанскому не пристало оправды…» И чертыхнулся – надо же так все спутать!

Хотя какая разница?! Главное ведь не в том, князь или нет, и Константинович я или Алексеевич – это никого не волнует. Просто… запретили мне умирать, а потому…

Помнится, Михай Огоньчик советовал мне, вступая в бой с несколькими противниками одновременно, начинать с…

Так, что-то я не пойму причины вашей очередной остановки, господа. Вроде бы больше не приводил никаких доводов, так в чем дело? Мы будем сегодня драться или как?

И тут же из-за моего правого плеча раздался голос ангела:

– Княже, стрельцы сюда скачут…

Да знаю я без вас, что он принадлежал Дубцу! Ну и что?! Слова-то все равно ангельские.

Подъехавших к месту происшествия стрельцов было немного – всего пятеро, – но ситуацию они изменили будь здоров!

Во-первых, были они при пищалях и конные, а атаковать всадника, будучи пешими, ляхи не умели, да им и нечем. Тут нужны не сабли, а копья, на худой конец – бердыши, а они в наличии хоть и имелись, но опять-таки у самих стрельцов.

Ну и, во-вторых, сам факт их появления. Кидаться на государевых людей, осуществляющих надзор за порядком в столице, – перебор даже для поляков, привыкших к безудержной вольнице.

Словесная перепалка, чтобы обойтись без этой самой драки, тоже ни к чему не привела – русские ратники были настроены решительно и просто так отдавать на растерзание ляхам ни меня, ни моих людей не собирались.

Это наглядно доказал старший пятерки десятник Щур, который в первую же минуту кивнул своим подчиненным, и они впятером обогнули меня с Дубцом, прочно закрыв таким образом от беснующихся ляхов.

Ответные аргументы Щура были просты и немногословны. Человек, который всегда помогал царевичу вершить правосудие, одним этим заслуживает ныне как минимум справедливого судебного разбирательства.

– К тому ж покамест неведомо, кто во всем повинен, – веско добавил он и, даже не повернувшись ко мне, чтобы спросить, невозмутимо продолжил: – Вот тут князь Федор Константиныч уверяет, будто ляхи сами первыми учали, и я ему верю, ибо не припомню, чтоб у него словцо с дельцем враскорячку ходило.

– А мне веры нет?! – возмущенно выкрикнул уцелевший шляхтич.

Щур явно не имел склонностей к дипломатии, поэтому, окинув презрительным взглядом фигуру поляка, насмешливо сплюнул и отрезал:

– Нет! – Но сразу пояснил: – Как можно верить тому, кто бросил в беде своих товарищей? Опять же по-любому видок на видока, выходит. Тут и царевичем быть не надо, дабы уразуметь, что у каждого свой интерес.

Поляки растерянно загудели, обсуждая, что теперь делать, а Щур, по-прежнему не собираясь слезать с коня – так-то оно куда грознее, – повернулся ко мне и… заговорщически подмигнул, приглашая оценить, как ловко он им врезал.

Я слабо усмехнулся в ответ, отходя от недавнего и продолжая удивляться, как круто кидает меня этот мир туда-сюда на своих волнах. То над головой зависает девятый вал, а то почти сразу вслед за ним не просто затишье, но и удача.

Ведь даже сейчас все могло бы быть иначе, если бы вместо Щура объезжую службу на Пожаре возглавлял иной десятник, который вполне мог струсить – вон сколько шляхты собралось, почти полсотни, а со стороны Посольского двора все бегут и бегут новые люди.

А все дело в том, что Щур очень хорошо видел наши с Федором судебные заседания.

Он не возглавлял оцепление – десятник для этого слишком мелкая сошка, – но именно сотня, где командовал громадина Чекан и в которой Щур нес службу, постоянно дежурила на них, будучи основной.