Тот, правда, возразил, что если бы не помощь москвичей, то верх был бы за представителями Речи Посполитой, но Дмитрий уточнил, что когда жители прибежали, то князь Мак-Альпин и еще двое его ратников оставались на ногах, а вот восемь шляхтичей уже лежали.

– Каков господин, таковы и слуги, – не нашелся, что еще сказать в ответ пан Адам, но все равно попытался оставить последнее слово за собой, поучительно добавив: – Философы учат, что из каждого правила всегда есть исключения. Так вот, Мак-Альпин и его холопы не более как исключение. Вот только сдается мне, что помимо отваги твой князь еще и… – Он замялся, подыскивая словцо поделикатнее, но, так и не найдя его, назвал вещи своими именами: – Лжец!

– Вот как?.. – изумленно протянул «красное солнышко».

– Да, лжец! – твердо повторил Дворжицкий. – Я подозреваю, что он запомнил московитов, кои терзали моих товарищей, но молчит. – И сразу же обратился к Дмитрию за разрешением на «божий суд».

С кем предварительно пан Адам советовался перед этим разбирательством, я не знаю, но уверен, что надоумил его вызвать меня на поединок однозначно кто-то из бояр.

Дмитрий попытался спасти положение, очевидно припомнив, что, согласно моему предсказанию, его смерть наступит ровно через две недели после гибели князя Мак-Альпина.

Соображал он быстро, так что нашелся почти мгновенно, заявив, что князь уже давным-давно является царским подданным, ибо несет государеву службу и даже принял православную веру.

Согласно же Судебнику[84]его батюшки Иоанна Васильевича, иноземцам запрещено выходить на поле с русскими подданными, а в случае возникновения споров между ними все должен решать жребий.

Ну точно, после того концерта, который я ему закатил в темнице, Дмитрий уверился в моем всемогуществе и наивно полагает, что для меня вытащить счастливый билетик, записочку, или что тут используется в качестве жребия, – раз плюнуть.

По счастью, пан Адам тоже решил не полагаться на судьбу в столь важном деле. Криво усмехнувшись, он заметил, что вера тут ни при чем, поскольку жители Руси могут поклоняться разным богам. Мол, казанские, астраханские и касимовские татары верят в аллаха, но это вовсе не мешает им оставаться подданными государя.

Во всем же остальном сходство абсолютное, ибо и он, и князь Мак-Альпин прибыли из других стран, и оба – он особо выделил последнее слово – находимся на службе у царя. Таким образом, получается, что либо мы двое подданные, либо – иноземцы, а посему…

Дмитрий замялся, и в этот самый момент успели встрять бояре, которые сенаторы.

Вначале свое слово сказал Иван Голицын, заметив, что пан Адам все правильно поведал и право на «божий суд» у него имеется, в заключение злорадно уточнив, что это мне не детей боярских убивать.

После него поднялись еще пятеро и тоже подтвердили его точку зрения, а тугодум Мстиславский на правах председателя подвел итог.

– Вот, стало быть, и есть приговор нашей Думы, – обратился он к Дмитрию.

В это время Дворжицкий уже стянул с руки свою латную перчатку и демонстративно метнул ее к моим ногам, гордо заявив:

– То тебе, князь Мак-Альпин, вызов от всего нашего шляхетства.

Честно говоря, драться мне совсем не хотелось – устал я от крови, но иного выхода не имелось. Отказавшись от поединка, я не просто рисковал своей репутацией, а безвозвратно губил ее.

Более того, заодно она оказалась бы изрядно подмоченной и у царевича, ведь в глазах всех моя персона давно и прочно связана с Федором Борисовичем. Получалось, что труса отпразднует не только его первый воевода и самый ближний советник, но и в какой-то мере сам Годунов, так что…

Однако я и тут постарался сделать максимум для рекламной кампании престолоблюстителя. Подняв тяжелую перчатку, я заявил, что коли пан Дворжицкий бросает мне вызов от всего шляхетства, то я, будучи первым доверенным лицом престолоблюстителя, не могу отказаться и принимаю его, но от лица всей Руси.

И за честь ее обязуюсь биться, не щадя своего живота, дабы впредь никто и никогда не посмел бы обвинить русский народ ни во лжи, ни в том, что он способен лишь подло нападать и убивать кротких и ни в чем не повинных шляхтичей Речи Посполитой.

Бояре разом загомонили.

Те из них, кому я не успел насолить лично – не подметал их бородами царский двор, не убил их сыновей, – загудели одобрительно.

Остальные…

Ну там без комментариев. Им что Дворжицкий, что кто иной, да хоть черт в ступе, лишь бы справился со мной.

– Но ты, согласно правилам, можешь выставить вместо себя бойца, – подсказал обеспокоенный Дмитрий и кивнул на мою левую руку на перевязи.

Сознаюсь, тут я чуточку помедлил с окончательным ответом, но потом вспомнил своих спецназовцев и решил не рисковать – пан Адам несколько староват, а значит, может выйти кто-то помоложе и, разумеется, самый лучший, следовательно, есть риск, и немалый, что мое доверенное лицо проиграет.

– Защищать честь Руси слишком почетно, чтобы я передал его кому-то другому, – твердо ответил я.

Дворжицкий кивнул и осведомился:

– Какое оружие ты выбираешь для поединка, князь?

Ба-а, так у ответчика еще есть право на выбор! Да это же вообще меняет все в корне. А я-то боялся, что против меня могут выставить Михая Огоньчика, Юрия Вербицкого или еще кого из тех, с кем я ни в коем разе не хотел бы скрещивать сабли.

Зато теперь, даже если кто-то из них и выйдет против меня, то обязательно останется жив.

Ну держись, бывший главком. Сейчас ты обалдеешь!

– Коли я собираюсь назвать Русь своей родиной, то хочу, чтобы мы сражались с твоим бойцом, пан Дворжицкий, по русскому обычаю, то есть голыми руками.

Поляк и правда остолбенел. Дмитрий тоже замешкался с утверждением, с сомнением покосившись на мою забинтованную руку.

Придя в себя, Дворжицкий принялся доказывать, что такое не указано ни в каких правилах, посему князь Мак-Альпин, если считает себя рыцарем, не может избрать голые руки, в которых непременно должно находиться оружие – сабля, меч, шпага, секира или что-то иное.

Признаться, я понятия не имел о правилах, но прикинул, что навряд ли они существуют в письменном виде, а даже если и так, то в них нет жесткого перечня всех видов оружия, с которым разрешается выходить на поединок. Скорее всего, указано просто: «Меч, копье или иное оружие», о чем уверенно заявил, добавив:

– Вот я и выбираю… иное.

Дмитрий медлил.

– Но ты ранен, – выставил поляк последний довод.

– Об этом надо было думать до вызова, – парировал я.