— О! — простонал секретарь так, словно от одной этой мысли у него по телу побежали мурашки.

— Есть способ? — спросил Диксмер.

— Войти в зал Мертвых? Да, конечно.

— Какой?

— Воспользоваться пропуском.

— Где взять его?

Секретарь смертельно побледнел и пробормотал:

— Эти пропуска… Вы спрашиваете, где их взять?

— Да, я спрашиваю, где взять пропуск, — не отступал Диксмер. — Мой вопрос предельно ясен.

— Его можно получить… здесь.

— Вот так! Прекрасно; и кто же их обычно подписывает?

— Секретарь.

— Но секретарь — ты.

— Да, конечно, я.

— Смотри, как удачно! — усмехнулся Диксмер, усаживаясь, — ты мне и подпишешь его.

Секретарь вскочил.

— Ты просишь у меня мою голову, гражданин.

— Нет! Я прошу лишь пропуск, вот и все.

— Несчастный, сейчас я арестую тебя! — пригрозил секретарь, собрав всю свою волю.

— Попробуй! — ответил Диксмер. — Но не сомневайся — я донесу на тебя. Скажу, ты — мой сообщник. И вместо того, чтобы пропустить меня одного, ты пойдешь в зал смерти вместе со мной.

Секретарь побледнел.

— Подлец! — воскликнул он.

— Что же здесь подлого? — спросил Диксмер. — Мне нужно поговорить с женой, поэтому я прошу у тебя пропуск.

— Неужели для тебя так важно поговорить с нею?

— Очевидно, если для того, чтобы увидеть ее, я рискую головой.

Довод показался секретарю убедительным. И Диксмер заметил, что он заколебался.

— Успокойся, — посоветовал он. — Уверяю тебя, никто ничего не узнает. Черт побери! У тебя же бывают подобные случаи.

— Редко. Крайне редко.

— Тогда, тем хуже! Арестуют нас обоих!

— Ладно, постараемся все уладить другим способом.

— Если возможно, я не против.

— Вполне возможно. Войдешь в ту дверь, в которую входят приговоренные — для этого пропуск не требуется. Потом, когда ты переговоришь с женой, позовешь меня — и я выведу тебя.

— Неплохо! — оценил Диксмер. — Но, к несчастью, в городе рассказывают очень схожую историю.

— Какую?

— Историю об одном бедном горбуне, который ошибся дверью. Думая, что вошел в архивное помещение, он оказался в зале, о котором мы только что говорили. И вошел он туда через дверь для приговоренных вместо того, чтобы войти через главную дверь. Поскольку у него не было пропуска и никто его не знал, то уже назад и не выпустили. Ему сказали, что раз он вошел через дверь для приговоренных, значит, он и есть приговоренный. Напрасно горбун протестовал, клялся, звал на помощь — никто ему не поверил, никто не пришел на помощь, никто его не выпустил. И, несмотря на все его протесты, клятвы, крики, палач сначала отрезал ему волосы, а потом — голову. Ну, как анекдот, правдоподобен, гражданин секретарь? Ты должен знать его лучше, чем кто-либо другой.

— Да, увы! История правдивая! — задрожал секретарь.

— Сам видишь, было бы безумством воспользоваться твоим советом.

— Но я буду там, я же сказал!

— А вдруг тебя позовут, вдруг ты будешь занят или забудешь?

Диксмер безжалостно повторил, сделав ударение на последнем слове:

— Если ты забудешь, что я там?

— Но я тебе обещаю…

— Нет. Впрочем, и тебя это скомпрометировало бы: увидят, как ты со мной разговаривал. Ни мне, ни тебе это не подходит. Я предпочитаю пропуск.

— Невозможно.

— Тогда, мой дорогой друг, я заговорю и мы вместе отправимся на площадь Революции.

Полумертвый от страха, оглушенный, секретарь подписал пропуск для этого гражданина.

Диксмер стремительно вышел и занял, как мы знаем, место в зале трибунала.

Что произошло дальше, нашим читателям тоже уже известно.

Подписав пропуск, секретарь, чтобы избежать малейшего подозрения в соучастии, пошел в трибунал, и сел рядом с Фукье-Тэнвиллем. Канцелярию он оставил на своего первого помощника.

В три часа десять минут Морис, предъявив пропуск, прошел охрану и без затруднений добрался до роковой двери. Когда мы называем эту дверь роковой, то имеем в виду, что в помещение вели две двери. Через большую входили и выходили обладатели пропусков. А меньшая дверь была для приговоренных, через которую входили те, кто отправлялся на эшафот.

Комната, в которую попал Морис, была разделена на две части. В одной сидели служащие, регистрирующие приходящих. В другой, где стояли только деревянные скамейки, размещали тех, кого только что арестовали, и тех, кого уже приговорили. Впрочем, это было почти одно и то же.

В темный зал свет проникал из единственного окна, имевшегося в той половине комнаты, где размещались служащие.

В углу этого мрачного зала, прислонившись к стене, сидела в полуобморочном состоянии какая-то женщина, одетая в белое. Перед ней, скрестив руки на груди, стоял мужчина, время от времени пытавшийся заговорить с женщиной, которая, как ему казалось, теряет сознание.

Вокруг них сидели приговоренные: одни рыдали или пели патриотические гимны, другие прохаживались широкими шагами, как будто хотели убежать от мучавших их мыслей.

Это была своеобразная прихожая смерти и комната была достойна такого названия. Виднелись гробы, застланные соломой, и слегка приоткрытые — как бы зазывали живых. Это были кровати для отдыха, временные склепы.

В другом конце возвышался не менее безобразный шкаф. Один из осужденных открыл его и в ужасе отступил. В нем была сложена окровавленная одежда казненных накануне. В нескольких местах свешивались длинные волосы — своеобразные чаевые палача: он продавал их родственникам, если власти не успевали сразу же сжечь эти дорогие реликвии.

С трепетом Морис открыл дверь и одним взглядом охватил всю эту картину. Он сделал три шага и упал к ногам Женевьевы.

Бедная женщина вскрикнула, но Морис прикрыл ей рот.

Лорэн со слезами обнял друга: это были первые слезы, которые он пролил.

Как ни странно, остальных несчастных, которым предстояло умереть всем вместе, не затронула столь трогательная встреча трех друзей. Каждый из них был охвачен своими личными горестными чувствами. Чужие переживания их не волновали.

Трое друзей на какой-то миг соединились в теплом и почти радостном объятии. Лорэн первым пришел в себя.

— Тебя что, тоже арестовали? — спросил он у Мориса.

— Да.

— О! Какое счастье! — прошептала Женевьева.

Радость людей, которым осталось жить всего один час, не может длиться даже столько, сколько жизнь.