Председатель проконсультировался с судьями и по знаку Фукье-Тэнвилля начал задавать подсудимым вопросы.

— Обвиняемый Лорэн, — спросил он, — какого рода отношения были у вас с гражданкой Диксмер?

— Какого рода, гражданин председатель?

— Да.

Светлая дружба тянулась от сердца к сердцу.

Как брата любила она, а я ее — как сестру.

— Гражданин Лорэн, — поправил Фукье-Тэнвилль, — рифма не очень хорошая.

— Почему? — поинтересовался Лорэн.

— Одна буква лишняя.

— Так отрежь ее, гражданин обвинитель. Отрежь, ведь это — твоя работа.

От этой ужасной шутки безучастное лицо Фукье-Тэнвилля слегка побледнело.

— И как же, — поинтересовался председатель, — гражданин Диксмер смотрел на связь своей жены с человеком, считающимся республиканцем?

— Ничего не могу вам сказать по этому поводу, так как никогда не знал гражданина Диксмера и очень этим доволен.

— Но, — продолжал Фукье-Тэнвилль, — ты не сказал, что твой друг Морис Линдей был тем узлом, который связывал тебя с обвиняемой такой чистой дружбой?

— Если я не сказал об этом, — ответил Лорэн, — значит считаю, что об этом говорить нельзя, и даже думаю, что вы могли бы брать с меня пример.

— Граждане судьи, — обратился к ним Фукье-Тэнвилль, — не сочтете ли странным союз двух республиканцев с аристократкой, замешанной в самом черном заговоре против нации.

— Откуда же я могу знать о заговоре, про который ты говоришь, гражданин обвинитель? — спросил Лорэн, скорее возмутившийся, чем испугавшийся грубости аргумента.

— Вы знали эту женщину, были ее другом, она называла вас братом, вы называли ее сестрой, и вы не знали о ее намерениях? Возможно ли? — задал вопрос председатель, — чтобы она одна задумала и совершила это деяние?

— Она совершила его не одна, — продолжал Лорэн, употребляя те же слова, что и председатель, — потому что она вам сказала, и я вам со этом сказал, и повторяю еще раз, ее вынудил муж.

— Почему же в таком случае ты не знаешь мужа? — спросил Фукье-Тэнвилль. — Ведь муж был заодно с женой?

Лорэну не оставалось ничего иного, как рассказать о первом исчезновении Диксмера, о любви Женевьевы и Мориса; наконец о том, как муж украл и спрятал свою жену в недоступном месте. Рассказать все это для того, чтобы снять с себя всякую вину и рассеять подозрения. Но для этого ему надо было открыть тайну двух друзей; заставить Женевьеву краснеть перед пятьюстами присутствующими в зале суда. Лорэн покачал головой, как бы говоря «нет» самому себе.

— В таком случае, что вы ответите гражданину обвинителю? — спросил председатель.

— Что его логика просто уничтожающая, — ответил Лорэн, — и что он убедил меня в том, о чем я даже не догадывался.

— В чем именно?

— В том, что я, как это теперь представлено, один из самых ужасных заговорщиков, которых когда-либо видели.

Это заявление вызвало в зале смех. Даже сами члены суда не могли бы в это поверить; с такой иронией молодой человек произнес эти слова.

Фукье почувствовал насмешку. В своем неутомимом упорстве он старался проникнуть во все тайны обвиняемых, но сейчас он понял Лорэна и не мог запретить себе сочувствовать ему, восхищаться им.

— Ну, гражданин Лорэн, — обратился он, — говори, защищайся. Трибунал выслушает тебя. Ему ведь известно твое прошлое, а это — прошлое достойного республиканца.

Симон хотел что то сказать; председатель знаком велел ему молчать.

— Говори, гражданин Лорэн, — сказал он, — мы слушаем тебя. Лорэн снова покачал головой.

— Это молчание является признанием, — продолжал председатель.

— Вовсе нет, — ответил Лорэн, — это молчание просто молчание, вот и все.

— Повторяю еще раз, — сказал Фукье-Тэнвилль, — ты будешь говорить?

Лорэн повернулся к залу, чтобы глазами спросить у Мориса, что делать.

Морис не сделал ни малейшего знака, чтобы позволить Лорэну говорить, и тот промолчал,

Это было равносильно тому, что приговорить самого себя к смерти.

За этим быстро последовала бы казнь.

Фукье подвел итог обвинению, а председатель — дебатам; судьи посовещались и признали виновными Лорэна и Женевьеву.

Председатель приговорил их обоих к смертной казни.

На больших часах Дворца пробило два.

С последним ударом часов председатель успел закончить чтение приговора.

Морис прислушался к двум слившимся ударам. Когда стих голос председателя и часы закончили бой, ему показалось, что с их последним ударом его покинули последние силы.

Охранники увели Женевьеву и Лорэна, который предложил молодой женщине руку.

Каждый из них по-своему поприветствовал Мориса: Лорэн улыбнулся; Женевьева, бледная и изнемогающая, кончиками пальцев, смоченных слезами, послала ему воздушный поцелуй.

До последнего момента она надеялась на то, что ей сохранят жизнь, и она оплакивала не себя, а свою любовь, которая угаснет вместе с ее жизнью.

В полуобезумевшем состоянии Морис не ответил на это прощание своих друзей. Он поднялся со скамьи, на которой сидел, бледный и ошеломленный. Его друзья исчезли.

Он почувствовал, что в нем осталось только одно живое чувство — сжигающая сердце ненависть.

Морис бросил вокруг себя последний взгляд и узнал Диксмера, который вместе с другими, выходя из зала, пригнулся под сводами двери, ведущей в коридор.

Со скоростью распрямляющейся пружины, Морис прыгал со скамьи на скамью, пока не достиг той самой двери.

Диксмер уже спускался в полутьме коридора.

Морис бросился за ним.

В тот момент, когда Диксмер ступил на плитки большого зала, его плеча коснулась рука Мориса

В те времена положить руку на плечо чужому человеку считалось делом серьезным.

Повернувшись, Диксмер узнал Мориса.

— А, здравствуйте, гражданин республиканец, — произнес Диксмер, слегка вздрогнув, но тут же взял себя в руки, сумел скрыть свое волнение.

— Здравствуйте, гражданин подлец, — ответил Морис, — вы не ждали меня, не так ли?

— Правильнее сказать — я вас больше не ждал.

— Отчего же?

— Просто я был уверен, что вы появитесь раньше.

— Я пришел к тебе еще слишком рано, убийца! — голос Мориса превратился в ужасающий шепот. Полыхавшая в его сердце гроза проявлялась в гневном блеске глаз.

— Вы пытаетесь испепелить меня своим взглядом, — усмехнулся Диксмер. — Напрасно. Нас сейчас опознают и последуют за нами.