Колесница Палмерина оказалась самой искусной и затейливой по исполнению, и её продвижение сопровождалось восторженными возгласами. Сам Палмерин, в окружении едва одетых фей, стоял возле фонтана, который оберегал чудовищный, обвивавшийся кольцами вокруг всей колесницы гигантский змей. Голова монстра возвышалась над Палмерином, страшная пасть была разинута: казалось, он вот-вот нападёт на юного рыцаря.

Ну и уж разумеется, такое шествие не обошлось без нашего приятеля Дон Кихота Ламанчского, тащившегося за теми самыми литературными героями, из-за которых у бедняги помутился рассудок.

Образ странствующего рыцаря, сотворённый сравнительно недавно, уже прочно вошёл в карнавальную традицию, и среди всех собравшихся, хотя и мало кто из них умел читать, трудно было найти человека, не слышавшего о его приключениях.

Дон Кихотом именовал себя Алонсо Кихано, средних лет идальго, ведший небогатую, но праздную жизнь в засушливом, почти бесплодном крае под названием Ла-Манча. Он проводил время за чтением книг о приключениях доблестных рыцарей, которые сражались с драконами и волшебниками, освобождали зачарованных принцесс и совершали великие подвиги во имя добра и справедливости. Это чтение привело к тому, что рассудок бедняги повредился: он извлёк на свет божий старые дедовские доспехи и оседлал в качестве «боевого скакуна» дряхлого, кожа да кости, доживавшего свои дни в стойле коня по кличке Росинант. Поскольку по канонам романа странствующему рыцарю, даже такому, кто сражается вместо великанов с ветряными мельницами, подобала прекрасная возлюбленная, желательно принцесса, его воображение превратило простую деревенскую служанку по имени Альдонса Лоренса в зачарованную герцогиню. В качестве слуги и оруженосца Дон Кихота сопровождал простодушный крестьянин Санчо.

Отправившись в странствия, герой попал в деревенский трактир, представившийся его больному воображению могучим замком со рвами и башнями, а двух встреченных там трактирных потаскух Дон Кихот принял за благородных дам из знатных фамилий. Перед отходом ко сну «дамы» помогли ему снять ржавые доспехи, и рыцарь предстал перед публикой в ночной рубашке, но с шлемом на голове, ибо хотя со ржавым панцирем шлюхи справились, стащить шлем им не удалось, и бедняге даже пришлось в нём спать.

Женщины, изображавшие персонажей романа на маскараде, были одеты в костюмы, сшитые из двух половин: одна, обращённая в сторону Дон Кихота, от наряда, подобающего знатным дамам; другая, которая ему не видна, дешёвая и вульгарная, как и положено проституткам.

Эту колесницу я едва удостоил взглядом.

— Пошли, — скомандовал Матео.

Ну и конечно же, верный простак, толстячок Санчо последовал за Дон Кихотом на очередную битву с ветряными мельницами.

За квартал до складов мы встретились с Хайме и проституткой.

— Puta знает, что нужно делать? — спросил Матео.

— Si, senor. Но она просит добавить денег.

Ну конечно. Чего ещё можно было ждать от этого пройдохи!

— Надеюсь, ты не забыл, что я говорил тебе насчёт твоих ушей? — осведомился Матео. — Вы с ней сделаете то, о чём мы договорились, иначе оба останетесь без ушей. И без носов. Держи. — Матео дал парню монету. — Но имей в виду, это последняя. ¡Finito!

Монету Хайме взял, но взгляд его очень мне не понравился, поэтому, когда мы с Матео отошли от этой парочки подальше, я сказал:

— Надо было сунуть ему побольше денег.

— Нет! Маленький проходимец и так уже на нас порядком нажился. Он получил достаточно.

— Ты не понимаешь lépero. После пиршества всегда наступает голод, поэтому достаточно не может быть никогда.

Перед входом в зернохранилище мы увидели четверых стражников. Правда, на часах стоял только один — остальные устроились возле костра: двое дрыхли, один зевал. С противоположной стороны находился тоже всего один караульный. Больше и не требовалось: предполагалось, что в случае чего он криком подзовёт остальных.

Хайме и его puta приступили к делу — появились с задней стороны хранилища и принялись отвлекать часового. Хайме стал предлагать ему услуги своей спутницы по пустяшной цене. Разумеется, на согласие мы особо не рассчитывали: покинувшего пост ожидало суровое наказание и вряд ли солдат стал бы рисковать. Так оно и вышло: неприметным жестом паренёк дал нам понять, что стражник поста не оставит.

Пока Хайме продолжал отвлекать стражника разговорами, мы в наших костюмах появились на виду и удостоились мимолётной усмешки солдата. Паренёк потянул часового за рукав, настаивая на своём предложении, и караульный не на шутку рассердился на назойливого lépero — и тут Матео обрушил ему на затылок рукоять своей шпаги.

— Живо! — приказал он Хайме.

Паренёк со шлюхой отправились тем же манером отвлекать стражников у переднего входа, а мы быстро сломали замок на задней двери, после чего я вытряхнул из своего мешка дюжину смоляных факелов. Матео зажёг пучок соломы, подпалил один факел, а уж от него загорелись и остальные.

Земляной пол хранилища был усыпан сечкой и шелухой, в воздухе густо висела зерновая пыль.

— Да это прямо пороховой погреб, — усмехнулся Матео.

Стоило нам зажечь факелы, как от первых же искр начала заниматься солома на полу, а когда мы стали швырять их туда, где громоздились мешки с зерном, пол уже полыхал вовсю. Надо сказать, нам повезло, что мгновенный взрыв насыщенного зерновой пылью воздуха не спровадил нас с Матео прямиком в Миктлан, — местечко и впрямь походило на пороховой погреб. Когда мы выскочили наружу, внутри уже вовсю полыхал пожар, стремительно распространявшийся, благо пищи для огня было более чем достаточно.

Мы помчались прочь, оставив позади бушующий огненный ад.

Когда мы вернулись домой, где отсиживались до поджога, уже темнело, но позади нас небосвод освещало чудовищное зарево. Все склады и хранилища превратились в один гигантский костёр, подобный которому мог полыхать в самой преисподней.

К тому времени Хайме должен был уже пустить слух о том, будто кто-то видел, как склады поджигали солдаты вице-короля. Мы не сомневались, что этот слух будет подхвачен и распространится по улицам с той же быстротой, что и пожар по зернохранилищу.

— А что, если сгорит весь город? — спросил я Матео.

— Мехико — это тебе не скопище деревянных лачуг вроде Веракруса, и дотла он не выгорит. Ну а если выгорит, — Матео пожал плечами, — стало быть, на то воля Божья.

Теперь он пребывал в весёлом расположении духа. Дома ему не сиделось, тянуло в cantina[18] поиграть в картишки да послушать сплетни, однако я его отговаривал. Вроде бы всё прошло благополучно, но я, сам не зная почему, не находил себе места от тревоги.

Посреди ночи я проснулся — мою душу охватил пожар беспокойства. Я пошёл в спальню к Матео и растолкал его.