— Это кольцо принадлежало другому Иньяцио, тому, кого я считал своим отцом. Это он создал наше дело, — сказал он, вручая кольцо. — Теперь оно должно принадлежать тебе, а ты потом передашь его своим детям.

Винченцо сдержал волнение, когда сын со всей серьезностью взял кольцо с его ладони и надел на палец поверх обручального.

Винченцо смотрит на свою жену. Свою спутницу по жизни и в горе и в радости.

— Да, — просто отвечает она.

Наклоняется, целует его уже седые волосы, и он прижимает к себе ее руку. Джулия вспоминает все их ссоры, думает о незаконнорожденных детях, о том, как она порывалась сбежать, когда в первый раз забеременела, о его отказах на ней жениться, о неприязни матери, которую она терпела годами, о презрении общества.

— Жила.

А по-другому она никогда не хотела.

Воздух напоен сладкими ароматами. Пахнет медом, цветами и фруктами, зрелыми маслинами и мятым виноградом.

Как будто весна.

На самом деле — невероятно мягкий сентябрь.

Вилла в Оливуцце, в будущем — главная резиденция Флорио, утопает в зелени огромного поместья.

Высокие стены готического фасада сходятся над арочным порталом, бифории прикрыты белыми занавесками, за белоснежной тканью гудят пчелы. Солнце не такое палящее, как летом, но приятное.

Комната на первом этаже правого крыла, в самой тихой части палаццо, обставлена с роскошью. Два окна выходят в сад. Слышно, как прачки выбивают белье в нижних подсобных помещениях. Одна из них напевает.

Кресла, обитые бархатом, персидские ковры, туалетный столик из красного дерева и большая кровать с резным изголовьем.

Винченцо утопает в подушках. Погода стоит теплая, но на нем домашний жакет, ноги укрыты одеялом. Один глаз полузакрыт, смотрит в пустоту, одна рука неподвижно лежит поверх одеяла. Другая настойчиво ищет его край, тянет, теребит ногтями. Джулия смотрит на него, и душа ее разрывается.

Она рядом в кресле, с сухими глазами. Слезы кончились, но они вернутся позже, она знает. О, еще как знает!

Не уходи, говорит она про себя. Один раз даже произносит вслух, но шепотом, он не услышал.

Нет, она не хочет об этом думать. Он все еще здесь, со мной, кричит душа. Пока смерть не вырвет его у меня из рук, я буду бороться за него. Лицо, изрезанное морщинами, выражает твердость, сменившую отчаяние.

Она торопливо хватает иголку с ниткой из корзинки с шитьем. Снова принимается вышивать рубашку для крещения, которую обещала сыну и невестке. Совсем скоро появится ребенок — может, будет девочка, кто знает? Лишь бы он родился здоровым, как и маленький Винченцо, которому на днях исполнился годик.

Улыбается несмотря ни на что. Сын поступил правильно: сразу подарил наследника семье и назвал его именем отца. Чтобы в семье Флорио всегда были Винченцо и Иньяцио.

И он, ее Винченцо, любовь всей ее жизни, успел увидеть малыша. Носил его на руках. Носил его и в мае, когда они переехали на эту виллу, некогда принадлежавшую княгине Бутера, пока его тело не сыграло с ним эту жестокую шутку.

Как-то вечером, месяца четыре назад. Они уже лежали в постели, в той же самой комнате, что и сейчас. Он начал переворачиваться с боку на бок под одеялом.

— Мне плохо, Джулия, — произнес он вдруг нечленораздельно. И она вскочила, побежала к выключателю электрического света — новшества, появившегося благодаря Иньяцио сразу после покупки виллы.

Увидела перекошенное лицо. Один глаз смотрел вниз. Уголок рта опустился.

Сразу все поняла.

Позвала экономку. Пришел доктор, назначил лекарства. Лицо застыло в гримасе, голос так и остался сиплым.

С той ночи все изменилось.

Винченцо передал все дела Иньяцио. Случилось то, чего он никак не мог ожидать: тело больше не слушалось. В его семьдесят еще не полных лет оно ему изменило. А он не привык доверять предателям.

Несколько дней спустя Винченцо вызвал нотариуса Кватрокки, чтобы составить завещание.

— Зачем к тебе приходил нотариус? — спросила Джулия с ноткой тревоги в голосе.

И Винченцо, сидя в кресле кабинета, странно посмотрел на нее. С раздражением. С нежностью.

— В этот раз Господь помог мне. Насчет следующего раза я не уверен. Хочу привести в порядок дела.

Она наклонилась, поцеловала его в лоб.

— Все и так в порядке, потому что ты выздоровеешь. Виченци, тебе надо отдохнуть, и только. Мы оба постарели, и нам просто надо остановиться.

— Да… — Он скривил рот. — Остановиться. — Потом тихо добавил с горечью в голосе: — Не думал, что когда-нибудь этот момент наступит и для меня.

Они обнялись.

Джулии передался его страх. Обрушился на нее как удар под дых, лишил ее сил, потому что она ясно увидела будущее: что-то невообразимо страшное, что-то, что невозможно пережить.

Винченцо никогда ничего не боялся. Он сильный. И при желании мог бы побороть смерть.

В последние дни его состояние ухудшилось, возможно, сказываются последствия второго удара. Он с трудом говорит, мало ест. И даже мысль о скором рождении внука не вселяет в него бодрости духа. Просто силы иссякли. Годы трудов, работы с рассвета до поздней ночи, усилий и беспокойства берут свое.

И она, которая любит его так сильно, как никакая другая женщина не смогла бы любить, видит, что он перестал бороться. Он устал, и для него это не жизнь. Он решил уйти. Винченцо, всегда такой энергичный, море во время шторма, не может жить прикованным к постели.

* * *

Винченцо в сознании. Не спит.

Вспоминает.

Два года назад, когда сын привез его сюда показать палаццо, окруженный огромным парком с пальмами, драценами и розами, по его телу пробежала дрожь. Он попросил кучера проехать по едва приметной дорожке среди виноградников, тянущейся вдоль главной аллеи.

И по ней они подъехали к полуразвалившемуся домишке со старым лимонным деревом, протягивающим ветки к оконному проему без рамы.

Он вышел из экипажа, сделал несколько шагов к ветхой двери.

— Да, тот самый, — проговорил он дрожащим голосом.

Иньяцио с удивлением и даже со страхом наблюдал за ним.

— Папа? Что это?

Винченцо вздрогнул, обернулся. Ему вдруг почудилось, будто меж деревьев мелькнул силуэт дяди Иньяцио, держащего за руку ребенка.

— Здесь. В этом доме умер Паоло, мой отец.

Иньяцио в ужасе смотрел на эти развалины. Скромный в прошлом дом разрушился, превратился в скелет. Винченцо почувствовал озноб, который будто поднимался от земли, пробирая его до костей, — это было похоже на предзнаменование.