В дверь постучали. Тихо, чуть слышно.

Вернулся! Неужели вернулся!

В дверях стояла Люська со своей ситцевой тряпкой:

— Тетя Галя, вы обещали сегодня…

4

Александр Семенович шел с сыном по Ленинскому проспекту.

— Как проигрывает город осенью, — сказал он. — Летом, когда цветы и зелень, это одна из самых красивых улиц.

Сын промолчал. Нет, никак не налаживался непринужденный, дружеский разговор двух мужчин.

Приход Александра Семеновича к молодым опять не удался. Ничего не получилось из его желания почувствовать родную простоту отношений.

Он принес торт и вина. Ирина вежливо поздоровалась, собрала со стола тетради и книги и ушла на кухню. Володя посидел с отцом минут десять и озабоченно сказал:

— Папа, я сейчас.

Александр Семенович ходил от стены к стене и старался не слушать, о чем они шепчутся в маленькой кухне своей однокомнатной квартиры. Хозяйкой здесь была Ирина, и ему казалось, что все до боли знакомые вещи, перенесенные из старой квартиры, точно умерли здесь.

Пришел смущенный Володя:

— Ты знаешь, у Иры завтра лекция. Я сейчас приготовлю чай, она с нами выпьет.

— Конечно, конечно, — сказал Александр Семенович.

Он сам расставил на столе чашки, нарезал торт, раскупорил вино. Раз у нее завтра лекция, что ж тут скажешь… Дело прежде всего.

Но чего ему хотелось? Чтоб она обрадовалась его приходу, чтоб сама сказала: ах, какая досада, что у меня завтра лекция! Чтоб она все-таки посидела с ним, поговорила, а потом, если уж лекция, недоспала бы часок или поднялась пораньше утром.

Ирочка посидела за столом как гостья. К вину не притронулась. Александр Семенович уговаривал ее съесть кусочек торта, точно он был хозяином дома.

От горечи уже несправедливый, он отвергал и то, что раньше считал достоинствами невестки, — ее серьезность, целеустремленность. Сейчас он спрашивал себя, что нашел его мальчик в этой холодной, неуютной женщине.

Когда Володя собрался проводить отца, Ирина спросила:

— А ты не забыл, что журналы надо вернуть завтра?

— Я успею их просмотреть, — покорно ответил Володя.

Давно прошли времена, когда Александр Семенович открывал своему сыну мир, когда был для него главным, всезнающим и всемогущим. Потом прошли и времена их горячих полночных бесед и споров, когда он мог направлять горячий юношеский задор, когда любовь и доверие сокрушали извечные преграды между отцами и детьми.

Теперь Александр Семенович уже не мог говорить с сыном о том, что занимало основное место в жизни мальчика, — о его работе. Однажды он был почти потрясен, услышав нетерпеливые слова сына: «Ну этого я не могу объяснить тебе, папа. Тут надо знать высшую математику».

В сфере деятельности Володи и Ирины познания Александра Семеновича не распространялись дальше освоения научно-популярных статей о машинах, обладающих почти неограниченными возможностями.

Он спрашивал:

— Неужели эти машины смогут воссоздать себе подобных?

— Теоретически рассуждая — да, — отвечал Володя, — конечно, если это будет им задано.

— И могут выйти из подчинения человека?

— Папа, ты начитался фантастических романов. Но не исключено, что при комплексе заданий может возникнуть и непредвиденное.

— Даже во вред их создателю?

— Возможно.

— Но ведь сломать всякий механизм проще всего? Выдернуть какой-нибудь винтик…

Рассмеялась даже Ирина. Она вообще редко смеялась. Жила в доме как в гостинице — уверенно, но безучастно. Их осиротевший дом очень нуждался в женском тепле. Ирина не согрела его. Не умела и не хотела.

Александр Семенович как-то спросил сына:

— Чем недовольна твоя жена?

Володя ответил быстро, не задумавшись. Очевидно, этот вопрос между молодыми уже обсуждался.

— Понимаешь, она говорит, что ты ее принял слишком ласково.

— Разве это бывает «слишком»?

— Она говорит, что это не может быть искренне. Ведь ты ее совсем не знал. Ей не нравится, что ты ей подарил часы и всякие вещи. Это ее обижает. Она никогда не жила в семье и многого не понимает.

Бедный мальчик! Он не мог принять ее правоту, но горячо защищал все, что она говорила. Ему было труднее всех. Сын весь был понятен Александру Семеновичу, но невестку он не понимал. То, что ему казалось простым и естественным, встречало с ее стороны глухой молчаливый отпор. А ему хотелось, ничем не ущемляя памяти ушедшей, снова ощутить нежность к женщине, снова иметь возможность заботиться о ней.

И если этого не получилось, то как сохранить прежнюю близость с сыном? Вот он идет рядом, и Александр Семенович не может спросить его: «Ну скажи, как ты живешь, как работаешь?»

Первым спросил Володя:

— Как у тебя? Какие там соседи, ничего?

— Вполне, — сказал отец, — очень уважают мою деловую причастность к квартирным вопросам. Только удивляются, как это я сам себе не подобрал лучшего варианта.

— А что, — встрепенулся Володя, — послушай, это не так уж хорошо? Да?

Как он забеспокоился, глупыш!

— Все отлично. Просто им кажется, что я очень важное лицо. Вчера звонит наша секретарша и передает мне через соседку, — я выходил из дома, — что у нас там одно дело не нашлось. А соседка моя, Танечка, возьмись ее отчитывать: «Как это — дело не нашлось? Должно же оно где-то быть. И вообще, что значит не нашлось, раз Александру Семеновичу нужно?» Уж ты знаешь нашу Мусю, ее не очень смутишь, но, кажется, и она растерялась. Спрашивает: «А вы, собственно, кто такая?» — «А это неважно, — говорит Танечка, — главное, чтоб вы немедленно разыскали дело». И хлоп трубку.

Сын засмеялся:

— По-прежнему Муся командует?

— Как же! Основное начальство. Выкинула из приемной все диваны, чтоб посетители у ее стола не шумели. Я велел внести обратно, так она их выкрасила краской, которая уже три недели сохнет, никак не высохнет.

Володя опять вежливо усмехнулся. Они остановились у булочной-кондитерской.

— Тебе здесь ничего не надо? — спросил отец.

— Наверное, надо хлеба на утро.

В пахучем, сытом тепле булочной за стеклами прилавка башенками выстроились баранки — и простые, и с маком, и ванильные, и горчичные. Возвышались затейливые пирамидки сухариков — детских, кофейных, сливочных. На вазах сидели пузатые пряники и лежали тонкие печенья. Обилие и разнообразие вкусного подавляло. Иногда Александр Семенович уходил, не купив ничего только потому, что не мог выбрать.

Володя взял нарезной батон. Спросил:

— А тебе?

— Ржаные лепешки. Мамины любимые, помнишь?

Володя сразу сжался. После этого они замолчали. Расстались на улице, перекинувшись короткими, ничего не выражающими словами:

— Ну, приходи. Звони. Будь здоров.

Александр Семенович медленно поднимался к себе на третий этаж. Спешить некуда. Хватит времени и почитать и еще раз попить чай.

Может быть, в кухне с ним поговорит Марья Трофимовна. Она любит вечерами посидеть на табуретке у плиты. Своему