я тебе тогда и к празднику ничего не справлю.

— Да, как же, — плаксиво сказала Люська, — у всех девчонок пенопластные юбки, у меня у одной нет.

— Люсенька, побудь с Тимкой полчаса, а юбку я тебе потом налажу.

— Мне к завтрему надо.

— Я сегодня попозже сделаю.

Галя знала, что она все успеет. Сменила белье на Тимкиной кроватке, перетерла все флакончики и коробки на туалетном столике.

Главное сделано. Еще сбегать за хлебом и вином.

Только что пришла с работы Танечка. Даже пальто не сняла. Торопится разложить на сковородке пельмени. Костя любит жареные.

— Танечка, можно у вас пустую бутылку взять? Я свои все сдала.

— А что спрашивать — вы не знаете, где у нас бутылки?

В магазине не было грузинского, которое любит Анатолий. Пришлось взять красное. Галя подумала и купила еще шампанское. Так давно не было праздника!

Дома она постояла у зеркала, подумала, взбила волосы, подкрасилась и надела золотистый халат. Когда пошла ставить чайник, на кухне было полно народу. Новый жилец у своего столика расставлял на полке кастрюли и сковородки. Танечка с Костей ужинали, Марья Трофимовна крошила капусту в щи.

— Галя, вы ведь с Александром Семеновичем еще не знакомы, — сказала Танечка, — вот познакомьтесь.

Галя протянула ему руку:

— Мы уже вчера виделись.

На нее снова смотрели очень темные, или недобрые, или усталые глаза. Она пожалела его: бедный, возится тут у кухонного шкафа, не идет это ему, — и еще раз улыбнулась, потому что он долго смотрел на нее.

Белый ползунок высох, надо одеть Тимку. Умница Люсенька, сколько времени с ним возилась!

— Люся, тащи Тимку ко мне в комнату.

— Гостей ждет наша Галя, — сказала Танечка.

Марья Трофимовна мешала на сковородке поджарку.

— Анатолий, что ли, явится?

— Не знаю, не знаю, это нас не касается, — запела Танечка.

— Кто ж еще. Опять последнюю копейку ребром поставила. Серебряную головку принесла.

— Она женщина самостоятельная. Это ее личное дело, я так считаю, — заявила Танечка.

Марья Трофимовна отступила:

— А я ничего не говорю.

Раздалось три звонка. Александр Семенович удивился. Это к нему было три звонка. Он было подался к двери, но Танечка удержала его:

— Это не к вам. Это раньше Гале так звонили.

Сквозь стеклянную дверь кухни Александру Семеновичу было видно, как по коридору пробежала Галя. Потом он, помедлив у дверей, увидел невысокого, как ему показалось — невзрачного, молодого человека.

— Анатолий, — удовлетворенно отметила Марья Трофимовна.

— Отец? — вдруг спросил Александр Семенович.

Марья Трофимовна усмехнулась. Зато Танечка отозвалась с жаром:

— И ничего подобного. Отец у него Леня, Галин муж. Галин муж. Мы все его отлично знаем. Он позапрошлой осенью у нас здесь жил, а сейчас на зимовке. Очень симпатичный, и Тимка на него похож.

— Ладно тебе, выключи чайник, — сказал Костя, — не видишь, кипит, разрывается.

Они лежали на тахте. Горела маленькая лампа-ночник. На столе белела скатерть, пахло вином и апельсинами. За окном сыпала мокрая крупа, а в комнате было тихо, и Тимка спал, раскинув в стороны ручки. Когда по улице бежала машина, светлые полосы проплывали по потолку.

Все было как раньше. Он говорил: «Если ты захочешь, можешь быть такой, как никто. Особенной. Я от тебя просто балдею».

Ну хорошо. Пусть это сказано в такую минуту, когда слова ничего не значат, но ведь было и другое: «Ты умная. Ты все понимаешь». — «Это хорошо?» — «Не знаю. Наверное, все-таки хорошо. Не люблю дур».

Анатолий пошевелился:

— Рука затекла. Подожди…

Галя повернулась на другой бок. Он заложил руки за голову.

— Так этот ваш сосед, думаешь, может что-нибудь сделать?

— Конечно, может.

— Там, понимаешь, есть осложнение. Дом, где прописана моя мать, подлежит сносу. На этом основании нам и отказали. С другой стороны, меняемся мы один на один, мать с сыном, фамилия одна, так что шансы есть.

— Ведь мама и без того с тобой живет.

— Надо это оформить. У нас из-за этого с соседями неприятности и вообще… Так ты поговоришь с ним?

— Конечно, поговорю.

— На обаянии поиграй. Только не откладывай. Это надо быстренько. — Он посмотрел на часы. — Двенадцатый час уже.

— Не все ли равно? Оставайся.

— Нет, не могу.

— Почему?

— Мама будет беспокоиться.

— Позвони по телефону.

— Нет. Она боится ночных звонков. У нее очень плохо с сердцем.

— Останься, Толя, — попросила она.

Но он уже встал и зажег свет, чтоб найти свой галстук, папиросы, зажигалку.

— У меня завтра очень уплотненный день.

От яркого света, оттого, что он уходил и кончилось все, чего она ждала и чему радовалась, Галя заплакала. Может быть, и от вина тоже. Обычно она не так часто плакала.

Он снова сел на тахту:

— Не надо прибегать к этому оружию, Галя.

— Я не нарочно, — сказала она, — просто так все было хорошо, тихо, и ты рядом, и Тимка сопит. Человек всегда создает себе иллюзии.

Он закурил.

— Прости меня, но это философия на мелком месте.

— Ах, только не говори этих заученных фраз… Не умничай.

Галя уже начала злиться. Он был спокоен:

— Ты поссоришься со мной и потом будешь жалеть. А я не хочу ссориться. Я хочу, чтобы ты меня поняла.

— Что ж тут не понять? Ты меня не любишь, вот и все.

— Галя, поговорим простым человеческим языком. Ты замечательная, умная и все такое. Как только я тебя увидел, я все это понял и оценил. Но жениться я не хочу и не могу. Ни на ком. По многим причинам. У меня больная мать. Она против моей женитьбы. Я с ней не расстанусь. Главный интерес моей жизни в работе. Ни одна женщина этого не поймет.

— Почему же не поймет?

Он махнул рукой:

— На словах всегда все хорошо. Ты вспомни, что ты мне говорила: рожу ребенка, и это тебя не касается. Говорила? Чего же ты теперь добиваешься?

— Я хочу, чтобы мой ребенок хоть раз сказал «папа», чтоб у него было имя и отчество. До сих пор у него нет имени. Как, по-твоему, его зовут — Тимофей? Артем?

Она с отчаянием подумала: «Почему я всегда перед ним такая дура и говорю какие-то дурацкие вещи?»

— Назови его как хочешь, — сказал он, — что за проблема, я не понимаю?

— Уходи, — потребовала она. — Ничего мне от тебя не надо. Убирайся.

— Черт знает что, — негромко говорил он, завязывая галстук, — это черт знает что за характер.

Галя лежала ничком на кровати и ждала, пока он соберет свои шмотки, оденется и уйдет. Она не ответила на его короткое прощание. Он осторожно притворил за собой дверь. Что же поделаешь? Чем его