Наверное, тоже протез. Притом дефектный: с головокружением и мигренью.

— Гена, с тобой все олл райт? Как ты себя чувствуешь?

Это был Ерема Шеклтон. А с ним и вся наша гоп-команда: Кацуки, Чаттопадхъяйя, Коган…

Обрадовался я лишь на один миг. А потом, припомнив все, что со мной было, впал в такое отчаяние, что хоть вой, хоть стреляйся.

— Все в порядке, Гена. Все теперь будет хорошо…

Хорошо?.. Они что, издеваются надо мною?

Вряд ли. Жалеют, наверное. Не понимают, что это для меня еще хуже.

— Где я?

— В Альпах, Гена. Уютный домик в долине. Да ты уже бывал в нем…

Что-то не припоминаю. Когда? Зачем? А, ну да, верно. Бывал. Беседовал с гейдельбергским человеком, как бишь его… Стар Трек? Ван Стар? Нет, ван Трек, точно.

— Ван Трек тоже здесь?

— Никого тут нет, одни мы, Гена, — заворковал Моисей Соломонович. — Был доктор, сделал вам укол и уехал. Сказал, что с вами таки все будет в ажуре…

— А почему я здесь? Меня укололи, я заснул…

— Вас собирались тайно вывезти в Италию на военную базу США. Мы таки очень даже не собирались смотреть на это сложа руки.

— Пришлось привлечь э-э… платных статистов, — неизвестно над чем засмеялся Шеклтон.

Им всем было весело. Одному мне было гадко, потому что я все вспомнил. Ужас. Позор. И тоска такая, что самые необходимые предметы — веревка, мыло и табурет.

— Моисей Соломонович, — сказал я, отведя взгляд, чтобы никого не видеть. — Ребята… Я им все сказал…

— Об чем? Об Антарктиде?

— Да.

— И о секретном геофизическом оружии?

— Да. — Я с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать в голос.

Все замолчали, а Коган сразу засуетился, захлопотал вокруг меня, дружески похлопывая по плечу ладошкой и приговаривая:

— Вы себе успокойтесь, успокойтесь, Гена. Мы все знаем. Все хорошо, все так и должно быть…

— Как еще — так?

— Разве мы похожи на идиотов? Разве мы не понимаем, что такое форсированные методы допроса? — Когана аж передернуло. — Разве ничего не слыхали о «наркотиках правды»? Вы себе зря волнуетесь, Гена. Мы знали, что из вас таки вытрясут все, что им надо. А вы не знали и знать не могли, что они заставляют вас говорить то, что НАМ надо…

Факт остается фактом: мой протез головы соображал настолько плохо, что я еще долго не мог понять, как меня подставили. Потом заподозрил, но не поверил. Мне не довелось служить ни в разведке, ни в тайной полиции, и, наверное, я к тому же плохой политик, ибо оказался не готов поверить, что цель ВСЕГДА оправдывает средства.

— Вы помните человека, с которым я вас знакомил у себя в номере? — поинтересовался Моисей Соломонович.

— Да.

— Так и вспомните, какую вы с ним вели беседу.

— Это когда вы вышли?

— Вот именно.

Я попытался.

— Не помню. Какая-то болтовня шла несущественная…

— Очень даже себе существенная. Борис Гершевич — один из лучших гипнотизеров в мире. Между прочим, его содействие и его лояльность таки обошлись нам в изрядную сумму. Гена, мне очень неприятно говорить вам об этом, но Борис Гершевич незаметно для вас внушил вам полное доверие к моим словам о геофизическом оружии, которого у нас никогда не было и нет…

— Что, совсем нет? — тупо спросил я.

— Я вас умоляю, откуда ему взяться? Но ведь Антарктида таки прыгнула! Возможно, мы когда-нибудь узнаем почему, но согласитесь, не сыграть на этом прямо сейчас было бы полным идиотизмом…

И тут я все понял и во все поверил.

Не стану описывать то, что со мной творилось. Да и что могло твориться хорошего? Обида и ярость — не те эмоции, что доводят до добра. Скажу одно: хорошо, что я в тот момент еще слабо владел своим телом. Кое-кому могло бы не поздоровиться.

А потом я их всех выгнал из комнаты (это оказалась спальня) и зарыдал в подушку.

Не знаю, как долго это продолжалось. Уж простите меня за упоминание о моей слезливой истерике — уверяю вас, с вами может случиться то же самое, если вы вдруг окажетесь слабее грудного младенца. Прошло время, прежде чем ярость взяла верх.

Для начала я попытался встать. Кровать-то я покинул, а вот служившие вешалкой оленьи рога со своей одеждой оборвал и загремел на пол вместе с ними. Нашумел и моментально распростился с одиночеством — все четверо снова были тут как тут.

Я молча позволил им вернуть меня на постель и отказался с ними разговаривать. Слушал — и только.

Они пытались увещевать меня, пока не выбились из сил. А я узнал много нового.

Идею выдвинул Шимашевич. Через ван Трека он предложил мне сделку с AnSO, не особенно надеясь на положительный результат. Так и вышло. Ван Трека я не провел — он тут же донес своему боссу, что на план распродажи Антарктиды рассчитывать не приходится. Без нас Шимашевич оставался влиятельным, но неофициальным лицом, и доставшийся ему с таким трудом проект сделки летел в тартарары. План номер один рухнул. Но в запасе у набоба оставался план номер два…

Запасной. Рискованный. Игра ва-банк.

По нескольким каналам — тут торговцу информацией все карты в руки — подсунуть противнику хорошо сработанную «дезу». Напугать агрессора. Возможно, не до такой степени, чтобы тот в панике отозвал свои войска, но достаточно чувствительно для того, чтобы вернуть «побежденную» Свободную Антарктиду на игровое поле в качестве полноправного игрока. Сам Шимашевич, вероятно, исполнял бы небезвыгодную роль неофициального посредника. И с хорошим прицелом на будущее.

Подло? Еще как. Разумно? Вынужден признать: да. Как, очевидно, признал это Коган, раз пошел к набобу в подручные. Опасный план — но сулящий в перспективе единственный шанс не проиграть.

Но почему за мой счет??!

Целые сутки я то проваливался в сон, то просыпался и изобретал планы мести. Приходил эскулап, жалил шприцем задницу. А мои коллеги, мои спасители, мои бывшие друзья, покрывшие предательство, изо всех сил старались растопить мою ледяную злобу.

Они перетащили обеденный стол и превратили спальню в столовую. Мне выдали чашку куриного бульона с тостом, и я принял. Голодовка не входила в мои планы. С какой стати мне наказывать себя, если гады — они?

— Нет, я таки не могу! — потешался Ерема, размахивая руками и расплескивая джин-тоник. — Как они с удочками!.. Несокрушимая фаланга! Да если бы у Александра Филипповича были такие наемники, как те рыболовы, он бы точно до Янцзы дошел, зуб даю!..

И он снова хохотал, а джин-тоник плясал и булькал в его зажатом в руке стакане, как кипяток в жерле гейзера.

— У какого еще Александра Филипповича? — снисходил я до вопроса.