Раньше считалось, что такое лицо – необратимо и человеку жить осталось не больше часа. Но мне вколачивали неоднократно, что до момента необратимой смерти, биологической, еще не все потеряно. Помню, что при перитоните вроде как маска появляется рано, и времени потому у нас должно быть побольше.

Мне кажется, что обратно мы летим быстрее, чем летели туда. Может, мерещится, но вроде пилот на педаль давит сильнее. Или педали тут в управлении ни при чем, не машина же? Предложение выкинуть больного поляка из самолета, в общем, понятно. Но был нюанс, который мешал мне на это согласиться. Поляк остался в самолете благодаря своим соотечественникам, с которыми меня свел давным-давно случай.

Знакомство мое с поляками было весьма своеобразным. Так уж повезло, что вместе с двумя своими коллегами я попал в программу обмена специалистами с немецкой клиникой. Соответственно и поехали. Ну до отъезда надо было пройти консульство, обменять валюту и так далее. Собственно, ничего не изменилось с тех пор, наши граждане все так же записываются и стоят в очереди, в то время как разные прочие граждане идут, разумеется, без очередей и записей. Потому ничего нового, все перипетии с получением виз и валюты опускаю. Кто их получал сейчас, в принципе знает, что ни черта не изменилось с давних пор, мы как были для Европы нежелательным элементом, так таким и остались.

Коллеги мои были женщинами. Одна полная, даже еще полнее по принципу «хорошего человека должно быть много», невиданно спокойная, отчего ей очень подходил титул «Ваша Безмятежность», но вооруженная изрядной дозой яда и твердо знающая свою выгоду, отчего часто напоминала Сову из Винни Пуха. Другая крепкая и статная русская женщина из тех, кто может остановить конем горящую избу. Натура цельная, но пугливая и страдающая по мелочам. Вот на поле боя я был бы за нее спокоен, а таможенники и пограничники пугали ее изрядно.

При всем том оказалось, что триумвират кое-что могет, и мы, в сжатые сроки преодолев всякие препоны, выехали на поезде. В самолет багаж моих попутчиц не влезал. Правда, они утверждали, что самолетом нам было долететь хлопотнее – клиника, с которой снюхалось наше руководство, была несколько в глубинах Германии, куда самолеты летали только с несколькими пересадками. И в конце все равно пришлось бы пилить поездом.

Ехали врозь – в разных вагонах. При этом моим компаньонкам достался вагон с сомнительным отоплением. Они мерзли, в моем вагоне был сомнительный запах, отчего я не мерз. Еще в их купе ехала вдрызг простуженная парочка, и мои коллеги сильно опасались, что тоже заразятся. Как порядочные люди, они потом выполнили свое обещание, заболев и заразив заодно принимавших немцев. Мое купе тоже было на удивление разношерстно – и англичанка, ехавшая из Китая, и полячка из Челябинска… В общем, куча немцев-студентов, которые скатались до Владивостока и теперь возвращались обратно, не выглядели уж очень сильно из ряда вон. В первый же вечер они устроили пожарную тревогу, отмечая день рождения одной из девчонок – свечки в торте возбудили противопожарный датчик, и прибежавшие проводницы своим трагическим речитативом, наложенным на хорал «Хэппи берздей ту ю», создали что-то очень похожее на кантату «Александр Невский».

Утром мы прибыли на границу. Опыта перехода границы у меня не было никакого. Правда, вроде документы у меня были качественные, как заверяла перед выездом Ваша Безмятежность.

Наконец зашли пограничники. Когда они посмотрели на меня, я понял, что это за взгляд – это был взгляд патруля великогерманской фельджандармерии, наблюдающего вышедшего им навстречу из леса мужика с волочащимся парашютом, в буденовке и с рацией в грязных лапах. Остальным в купе тоже стало крайне неуютно.

Внятно сказав глазами: «Ух вы, шпионы проклятые!» – офицер ртом произнес:

– Ваши документы, пожалуйста!

Пока он шлепал штемпель в роскошный английский паспорт, в скромненький польский, красный мой и какой-то невнятный консулярский моего соседа сверху, я старательно думал: не случается ли порой, что офицер путает временами, что чем произносить? Когда он козырнул и ушел, все облегченно вздохнули. А потом пришли таможенники. И я снова вылез из леса с парашютом.

– Что запрещенного везете? – осведомился таможенник.

«Гашиш и пулеметы!» – чуть не брякнул я в ответ. Слава богу, что не брякнул.

Позже я рассказал о своем нелепом хотении коллегам, и мне в ответ поведали про такого же остряка. В его багаже был китайский сервиз. Добрая сотня всяких предметов и предметиков была упакована коварными китайцами в небольшую, но тяжелую коробку. Хозяин этого сервиза в ответ на прямой вопрос: «Везете ли наркотики?» – очень умно решил пошутить и задумчиво ответил: – «Не знаю. Возможно, и везу».

Таможенники невозмутимо распотрошили весь багаж, распаковав заодно и китайский сервиз, развернув каждую финтифлюшку. Оказалось, что наркотиков все же нет. Зато есть гора бумаги, в которую была завернута прорва фарфора. Остаток пути шутник, чертыхаясь, пытался повторить сатанинский труд китайцев, складывая эту головоломку под тоскливыми взглядами вытесненных в коридор бумагой и фарфором соседей. Разумеется, в коробку и трети не влезло, так что доставка фарфора вышла шутнику боком.

Но всему хорошему бывает конец, и вскорости поезд медленно-медленно стал переползать ничейную полосу. Я предложил спутницам выскочить из вагона и попрыгать по аккуратно разглаженному песочку, который навевал самые идиллические мысли, но они не согласились.

Польские погранцы пыжились, показывая, что они тоже пограничники, но ни в какое сравнение с нашими они не шли, жалкое зрелище. Так же разочаровали и таможенники. Пришлось глядеть, как переобували наш поезд, подняв все вагоны метра на три мощными подъемниками и укатив наши колеса другому составу, идущему в Россию, а нам прикатили его колесики, на узкую европейскую колею рассчитанные. Определенно европейцы не умеют жить широко.

А через несколько часов мы прибыли в Белосток. Уже смеркалось, а мы собирались пообедать. Для моциону и от полноты чувств, впервые оказавшись за границей, я решил сбегать на видный совсем рядом вокзал. Глянул висящее в коридоре расписание – стоим десять минут. Спросил на всякий случай проводницу. Та подтвердила – стоим десять минут. Ну за десять минут я добегу до канадской границы, не то что до вокзала и обратно.

Выскочив, я шустро замаршировал в обход загораживающего вокзал состава, заглянул, не сбавляя темпа, на сам вокзал, очумел, увидев ценники с диким количеством нулей – счет любой ерунды шел на тысячи (скоро-скоро Гайдар и нам такое подсуропил), и бодро вернулся назад…

И увидел задние огоньки своего поезда метрах уже в трехстах, причем они очень быстро удалялись.

Первые ощущения при этом не поддаются описанию. Не припомню, чтоб кто из великих такое описал. С трудом удерживаясь от желания дать себе по морде, я высказал все, что думаю о своей персоне. Получилось как-то однобоко.

После этого я кинулся к дежурной по перрону. Круглолицая белобрысая паненка в форменном берете отнеслась ко мне весьма прохладно, объяснив на смеси польского и русского, что вернуть поезд не может. Мой горестный вопрос: «А с чего это поезд так быстро уехал?» – ее просто удивил. Оказывается, тут в Белостоке поезд стоит ровно минуту. Ну а рассказ о словах нашей проводницы о времени стоянки вызвал красноречивый женский взгляд, одновременно передавший всю глубину презрения настоящей железнодорожницы к бестолковым пассажирам и не менее бездарным дурам, порочащим славные железные дороги. Я бросился на вокзал, где излил свою скорбь в окошко с надписью «Информация». Информация посоветовала мне обратиться к дежурной по перрону. Не думаю, что я в это время выглядел величественно. Пожалуй, скорее наоборот. Во всяком случае, я не удивлюсь, если кто-нибудь найдет в Белостоке мое лицо, которое я в эти минуты потерял.