Я развернул бумагу: в ней были усы и борода.

В назначенное время я постучал. Впустил меня Тарас Иванович.

– Никого не встретил? – шепотом спросил он, запирая дверь.

– Никого.

– Ну тогда клади свою бороду в карман и проходи в комнату.

В лавчонке было донельзя тесно: ящики с казанским мылом, мешки с крупами, железные баки с подсолнечным маслом и керосином, стеклянные банки, наполненные леденцами, пачки махорки, бечева, даже разноцветные ленты для девичьих кос – все это громоздилось одно на другом до самого потолка, и просунуться в соседнюю комнату без риска свалить что-нибудь было не так-то просто.

В комнате было полутемно. У стола сидели Илька и мужчина средних лет с мрачным лицом, с давно небритым подбородком. Присмотревшись, я узнал в нем того самого работника Перегуденко, который возит в город песок.

– А, ты? – сказал Илька и поднял фитиль в висевшей над столом керосиновой лампе. – Как раз вовремя. Ну-ка, Васыль, тисни.

На столе неуклюже возвышалось что-то покрытое кожаным чехлом. Васыль снял чехол, и я увидел какую-то странную машину с двумя валиками и торчащим над ней рычагом.

Васыль потянул рычаг. Послышался слабый скрип железа. Васыль снял с машины лист бумаги и подал мне.

– Ну, грамотей, посмотри, много мы тут ошибок наделали? – сказал Тарас Иванович.

Это был оттиск двух колонок газеты «Рабочий и крестьянин».

– Многовато, – покачал я головой, прочитав один столбец.

– Говорил я тебе, что лучше подождать Митю, – с укором глянул на Ильку Тарас Иванович.

– Так я ж для практики. Сам набрал, сам и разберу. Пока он поправит заметки, я буквы по ячейкам обратно разложу.

Уйдя с головой в правку заметок, я почти не видел, что Илька делал с набором. Только когда он опять начал выхватывать металлические буквы из ячеек, на которые был разбит деревянный ящик, я заметил, что пальцы его стали свинцово-черного цвета.

– Это от металлических букв, – объяснил мне Тарас Иванович. – У всех настоящих наборщиков руки такого цвета. Выходит, наш парень уже наборщик высшей категории.

Сказано это было с добродушной иронией, и Илька немедленно отозвался:

– Кто к чему тяготение имеет: одни в наборщики идут, другие – в лавочники.

– Поддел родителя, – вздохнул Тарас Иванович. – А в писании сказано: «Чти отца твоего и матерь твою». Непочтительные стали дети.

Хмурый Васыль неожиданно улыбнулся, отчего лицо его стало добрым и приятным:

– Все-то вы с шуточками. Веселый народ, дай вам бог удач в вашем святом деле.

– Дело это не только наше, дело это, Васыль, всенародное, оттого оно и веселое. – Тарас Иванович протянул мне исписанный лист бумаги. – Ну-ка, Митя, прочти повнимательней. Это у нас передовицей пойдет. Кстати, ты не в претензии, что я тебя, учителя, Митей зову да еще «ты» говорю?

– Что вы, Тар… – Я запнулся, вспомнив предупреждение Ильки не называть в присутствии других Тараса Ивановича и его самого настоящими именами. – Что вы, Дементий Акимович!

На этот раз в статье говорилось о помещичьем землевладении. «Пройдитесь по улицам села Бацановки: что ни дом, то гнилая крыша. От малоземелья бацановские крестьяне обнищали. Но что такое крестьянское малоземелье? Оно не что иное, как обратная сторона помещичьего многоземелья. Тридцать тысяч «благородных» дворян во главе с крупнейшим помещиком Николаем Романовым имеют в европейской части России семьдесят миллионов десятин земли, то есть столько же, сколько имеют десять миллионов крестьянских дворов. Вот и идут бацановские крестьяне в кабалу к помещику Сигалову, чьи земли раскинулись за селом от горизонта до горизонта, вот и работают они исполу, поливая эту дворянскую землю своим крепким соленым потом. Нет у крестьянина другого выхода из кабалы, как ухватиться за мозолистую руку рабочего и вместе с ним пойти на штурм царизма».

– Хорошо, – сказал я, дочитав статью до конца. – Я был в Бацановке и видел эти гнилые крыши. Очень хорошо написали вы, Дементий Акимович, до каждого крестьянина дойдет. Можно мне самому набрать?

– Запятые, запятые расставь да корявости в выражениях подчисть, а наберем мы сами: время не ждет. Ты пока смотри, учись.

Сколько книг я перечитал, сколько газет, журналов, брошюр, а как они делаются, понятия не имел. И теперь передо мной происходило рождение газеты. Пусть маленькой, но настоящей.

Все-таки Илька важничает. Работает, а на меня даже не взглянет. А может быть, просто боится ошибиться, не ту букву взять из ящика.

Зато Тарас Иванович все мне объясняет: и как что называется, и для чего что делается. Машину печатники зовут «Бостонка», изготавливается она за границей. Ящик, разбитый на ячейки, называется наборной кассой. В каждой ячейке своя буква: в одной – «У», в другой – «М», в третьей – «О» и так до последней. Опытный наборщик может вынуть нужную ему букву даже с зажмуренными глазами. Но Илька, сразу видно, такого навыка еще не имеет. В левой руке он держит продолговатую металлическую коробочку (верстаткой называется), а правой вставляет в нее буквы. И я замечаю, как он нет-нет да и ошибается. И тогда вынимает из верстатки букву-ошибку и возвращает ее обратно в ячейку. Это ж сколько времени зря пропадает! В верстатке всего строк десять. По мере того как она заполняется, Илька переносит набор на железный лист с перильцами. А с этого листа переносит набор на лист побольше. Листы эти называются гранками. Под конец он весь набор заключил в раму, подобную той, в которую вставляют фотографические карточки, и вправил в машину.

Конечно, Илька не один набирал: ему в этом все время помогал Тарас Иванович. Моя ж помощь была в том, что я проверял оттиски.

Только Васыль ничего не делал: сидел на корточках, крутил козьи ножки и пускал дым в печку.

Но когда все было готово, наступила его очередь работать. Правой рукой он вкладывал в машину лист чистой бумаги, а левой двигал рычаг. Посмеиваясь, Тарас Иванович говорил, что, собственно, газету делает один Васыль, а мы только его подсобные рабочие.

За час Васыль напечатал больше ста газет. Он завернул их в брезент и, прежде чем унести, привязал себе бороду, такую же, какая была и у меня. Через некоторое время вернулся, спрятал машину в кожаный мешок, предварительно разобрав ее на части, и тоже унес. Потом унес и все остальные принадлежности. И все это сделал молча, ни на кого не глядя.

Спросить Ильку или Тараса Ивановича, куда Васыль уносит всю «типографию», я считал тогда неудобным. Только месяц спустя я осмелился задать Тарасу Ивановичу этот вопрос.

– Где-то закапывает, недалеко от берега. А где именно – только он один знает, – сказал Тарас Иванович.