— Есть, командор.

Где-то под ребрышком ёкнуло: «командор». А совсем недавно была легконогой проказливой девчонкой, краешком глаза заглянувшей в чужую сказку… Только ничего больше нет, ни девчонки, ни сказки.

Ни Кокона Ветров — так и не доставшегося ей талисмана.

Флейж появился так же бесшумно, как и исчезал. С тем же кувшинчиком в руках:

— Там пусто.

— Что, совсем?

— Совсем. То есть козел какой-то престарелый отдыхает на полу, что-то из фляги тянет. А женщин нет.

Она раздумывала не дольше секунды.

— Он их где-то спрятал. Чем ниже уровень развития, тем больше тайников, секретов и прочей ерунды. Давай-ка туда, обратно, только не в ту горницу, где… э-э-э… вышеупомянутый козел.

Флейж подал ей руку, и спустя миг оба уже стояли на золотистых досочках Мадиной горенки; чуткие струны, протянувшиеся от потолка до пола, отметили их появление настороженным перезвоном. Несмотря на скудный свет, едва пробивавшийся сквозь застилавшую окошко традиционную зелень, было очевидно, что в комнатке пусто. Одно тряпье по углам.

— Ну, подпола-то тут никакого нет. — Флейж опытным глазом окинул помещение. — А без него, — куда двух теток упрячешь? Перегородочки хлипкие, дощатые, вместо дверей завески ветошные, чердака и вовсе…

Снаружи брякнуло, зашелестело — не иначе как полетели горшки с зеленью. Принцесса вскинула руку: замри и не шевелись. Четко, по-военному впечатываясь в доски, застучали сапоги; занавеска на двери метнулась вверх и приклеилась к потолку. Но принцесса и ее дружинник уже стояли у противоположной стены плечом к плечу, десинторы у бедра; для едва уловимого движения вперед, необходимого для того чтобы исчезнуть, и времени и пространства было предостаточно.

Шаги приблизились, в дверной проем вдвинулись две закутанные с ног до головы серые туши; расступились, пропуская третьего, и снова сомкнулись, превращая комнатку в наглухо запертую западню. По здешним представлениям, разумеется.

Не обращая внимания на стражей, принцесса оценивающе оглядела этого третьего, инстинктивно угадывая в нем достойного противника (только вот почему на этой земле как-то подозрительно умолк внутренний голос, всегда предупреждавший ее об опасности?). Но и без подсказки было ясно, что развернутые плечи атлета, скользящая плавность шага и безукоризненная скупость движений выдают в нем опытного бойца, стремительного в нападении. Край не по-воински легкого плаща укрывал голову; поверх недешевой ткани была намотана какая-то заскорузлая веревка с бесчисленными узлами. А вот лицо почти ни о чем не говорило — смуглое, молодое, неподвижное. Темные волосы растут мыском от самой переносицы, совсем как у Эзрика, глаз не видно — разглядывает чужаков сквозь полуопущенные ресницы, с ленцой, как заведомую собственность. Хм…

Неизвестно, чем бы кончилось затянувшееся молчание, но тут за стеной затопотали, заперхали; стража вновь подалась в стороны, и кто-то увесистым пинком втолкнул в комнату козла.

Во всяком случае, так показалось принцессе в первый миг. В следующий она поняла, что это некто, пугливо прижимающийся к полу и заслоняющий свою голову белым черепом с раскидистыми витыми рогами.

Незнакомец в парадном плаще, поначалу брезгливо отодвинувшийся, потратил не более двух секунд на оценку ситуации; засим, изобразив наифальшивейшую улыбку, он склонился над распростертым старцем, одной рукой бережно, но твердо отбирая вилорогий череп, а другой ласково касаясь кудлатой седой головы.

— Скажи, почтенный рокотанщик, где милейшая хозяюшка дома сего?

«Почтенный» тоненько взвыл, мотая головой; белые пряди мели пол, струны по углам горестно вторили.

— Загубили мою красу-у-у… Порешили отрока благолепного, покололи глазоньки златоглядные… Во Успенном бору мил-дружок мой покоится, без него не звучать боле струнам рокотановым…

— А рокотаны нам крайне нужны, — вполголоса заметил незнакомец, и носок его мягкого сапожка ткнулся в старческий зад. — Убрать. Поить, кормить вдоволь: среди здешних телесов отыскать парочку посмазливее… м-м-м… на Зверилов вкус. Отрядить сюда в услужение.

Это уже совсем другим тоном, определенно не знавшим возражения. Царек здешний, что ли? Нет, не царек, под плащом угадывается слишком много оружия. Воевода. А еще вернее — атаман разбойничьей шайки, только очень-очень крупной и опасной шайки… Ага, вспомнил, наконец, и о непрошеных гостях. Обернулся, вздернул подбородок и стал, словно на голову выше:

— Где та, что подарила миру Неявленного, снизошедшего до нас, дабы стать на все времена Осиянным? — прозвучал ровный голос, до того бесстрастный, что в нем не сквозило даже высокомерия.

— Ее здесь нет, — точно с таким же царственным хладнокровием отвечала принцесса. — И искать ее ты больше не будешь.

И тогда вспыхнули глаза — желтые, тигриные.

— Но какому праву ты, гололобая, смеешь… Голубая молния не самого мощного, но впечатляющего десинторного разряда ударила ему под ноги.

— А вот по такому.

Трудно представить, кто бы в этом варварском мире не шарахнулся в сторону. Но только не этот. По липу поползла косая усмешка, стирая с него все человеческое — осталась только неукротимость, порожденная бешенством.

— Думаешь, меня молниями не пугали? Говори — где сучонка?

Яростный взгляд метался по комнате, и, казалось, оставлял в воздухе желтые прочерки:

— Где?!

Пена закипала у него на губах, как у закусившего удила жеребца. Такого никакой страх уже не остановит. Нужно другое. Мона Сэниа торжественно подняла левую руку:

— Предначертано свыше, чтоб никому сие было не ведомо. — Она постаралась, чтобы ее голос звучал как можно полнозвучнее и вдохновеннее — и получилось, потому, как за стеной разом отозвалось несколько рокотанов. — Никому! Ни тебе, ни мне.

— Предначертание — это я!!! — Это был уже просто звериный рев.

Вот так. Последняя степень фанатизма, когда не пугает даже угроза смерти. Это уже не человек, и людские законы к нему неприменимы. Таких нужно просто уничтожать. А ведь красивый был мальчик. Сильный. Бесстрашный. Знала бы, кто его сделал таким — приказала бы повесить за…

Пальцы сжали рукоятку десинтора, нехотя врубили клавишу предохранителя. Это — не ее мир, и не ей его спасать от всякой нечисти.

— Ты — ничто, — бросила она с отвращением и горечью, одновременно стискивая руку Флейжа и увлекая его в спасительный перелет обратно, на лиловый ковер Игуаны.

Неистовый Тибальд, так огорчительно выдернутый из ситуации, предвещавшей лихую драчку, с трудом сдерживал разочарование, втаптывая один безвинный колокольчик за другим, за неимением лучших противников:

— Ежели мне будет дозволено заметить, — проговорил он, с нарочитой медлительностью засовывая свой десинтор в кобуру, — то этот первобытный общественный деятель явно напрашивался на нечто более ощутимое, нежели отеческое вразумление со стороны представителей цивилизованной державы.