Обывательский взгляд на то, как взаимосвязаны наши чувства и мысли, и на то, как мы достигаем целей, не просто ошибочный, он прямо противоположен истине. Мы считаем, что сначала принимаем решение, а затем действуем на его основе: решаем, что нам кто-то нравится, и заводим с ним дружбу; решаем, что кто-то достоин уважения, и рукоплещем ему; решаем, что кто-то неправ, и противостоим ему; решаем, что есть истина, и следуем ей. Фрейд бы добавил, что у нас часто есть цели, которые мы не осознаем и которые преследуем окольными, даже контрпродуктивными, путями, и что наше восприятие мира может искажаться в процессе.

Эволюционная психология утверждает, что все совсем наоборот. Мы принимаем лишь то (будь это мораль, личные качества или объективная истина), что стимулирует поведение, гарантирующее передачу генов в следующее поколение (или, по крайней мере, гарантировавшее в прошлом). Поведенческие цели (высокий статус, секс, благоприятный союз, родительские инвестиции) остаются неизменными, и наше восприятие действительности настраивается в соответствии с ними. Все, что отвечает нашим генетическим интересам, кажется нам «правильным» – морально оправданным, объективно верным и так далее до бесконечности.

Тогда как Фрейд утверждал, что людям трудно принять правду о себе, дарвинисты считают, что людям трудно принять правду в принципе. Дарвинизм близок к тому, чтобы подвергнуть сомнению само значение слова «истина», поскольку социальные дискуссии, которые якобы призваны открыть истину (моральные, политические, иногда даже академические), являются с точки зрения эволюции не более чем схватками за власть, победитель в которых далеко не всегда оказывается правым. А когда-то было трудно представить цинизм более глубокий, чем у Фрейда…

Однако, как оказалось, даже эволюционного цинизма уже недостаточно. Многие ученые-авангардисты (приверженцы критических правовых исследований, деконструктивизма в литературоведении и антропологии) рассматривают человеческое общение как «дискурс власти». Многие верят в то, что провозглашает новый дарвинизм: в человеческих отношениях все (или почти все) – хитрость, корыстная манипуляция образом. Эта вера служит опорой для ключевой особенности постмодернистского сознания – мощной неспособности принимать вещи всерьез[643].

Ироничное самоосознание – примета нашего времени. Большинство современных ток-шоу замкнуты сами на себе (шутки про шпаргалки с текстом, написанные на шпаргалках; камеры, снимающие другие камеры). Архитектура теперь тоже об архитектуре (архитекторы шутливо и иногда покровительственно смешивают приемы разных эпох и приглашают нас вместе посмеяться над результатом). Серьезность – главный порок, выдающий постыдную наивность.

Цинизм эпохи модерн наводил отчаяние, провозглашая неспособность людей достигать похвальных идеалов. Постмодернистский цинизм не таков, но не потому, что он оптимистичен, просто он в принципе не принимает всерьез никакие идеалы. Преобладающая философия – абсурдизм. Современные СМИ могут непочтительно отзываться об авторитетах, но в этом не будет горечи, так как непочтительность эта не преднамеренная и не направленная, она тотальная, потому что все вокруг смешны. И вообще, нет никаких моральных оснований для осуждения. Надо просто расслабиться и наслаждаться шоу.

Вполне вероятно, что новая эволюционная парадигма поспособствовала распространению постмодернистской философии. В конце концов социобиология, хотя и изгнанная с научного олимпа, начала просачиваться в массовую культуру два десятилетия назад. Дальнейшее развитие дарвинизма укрепит позиции постмодернизма. Новая парадигма наверняка придется по душе деконструктивистам и приверженцам критических правовых исследований; у обычных же людей возможна лишь одна разумная реакция на эволюционную психологию – острое самоосознание и глубочайший цинизм, которые не оставляют иного выбора, чем ироничное отстранение. Как следствие, трудный вопрос о том, может ли человек быть нравственным животным (вопрос, от которого у современного циника сводит зубы от уныния), будет звучать все более нелепо. После укоренения новой парадигмы единственный вопрос, который останется, – можно ли вообще употреблять слово «нравственный» без иронии.

В 1871 году, через двенадцать лет после появления «Происхождения видов», Дарвин опубликовал «Происхождение человека», в котором изложил свою теорию «нравственных чувств». Он не выпячивал тревожные выводы и не подчеркивал, что ощущение добра и зла, воспринимающееся как дар небес, черпает свою мощь исключительно из этого восприятия, являющегося произвольным продуктом нашего своеобразного эволюционного прошлого, и тем не менее местами книга источала дух морального релятивизма. Он утверждал: «Если бы… мы были воспитаны в совершенно тех же условиях, как домашние пчелы, то нет ни малейшего сомнения, что наши незамужние женщины, подобно пчелам-работницам, считали бы священным долгом убивать своих братьев, матери стремились бы убивать своих плодовитых дочерей, – и никто не подумал бы протестовать против этого»[645].

После этого в «Эдинбургском обозрении», одном из самых влиятельных британских журналов XIX века, было отмечено, что если теория Дарвина верна, то «большинству честных людей придется отринуть как ошибочные те мотивы, которые заставляли их вести благородную и добродетельную жизнь. Окажется, что наше нравственное чувство – всего лишь возникший в ходе эволюции инстинкт… Если эти представления верны, то неизбежна революция в умах, которая потрясет общество до основания, разрушив святость совести и религиозные чувства»[646].

Это предсказание, несмотря на его судорожную тревожность, не было лишено оснований. Религиозное чувство действительно ослабло, особенно среди интеллигенции – аудитории, читающей толстые умные журналы, современные аналоги «Эдинбургского обозрения». И совесть явно утратила тот вес, который она имела для викторианцев. Где искать базовые нравственные ценности, не знает никто, даже философы, занимающиеся вопросами этики и морали. На большинстве философских факультетов господствует нигилизм. И всего этого Дарвин добился буквально двумя ударами: «Происхождением видов» отмел библейское учение о Творении, «Происхождением человека» поставил под сомнение нравственное чувство.

Если старый добрый дарвинизм так запросто подточил моральную силу западной цивилизации, то что же случится, когда новая версия полностью выкорчует ее? Размышления Дарвина о «социальных инстинктах», порой весьма туманные, ныне уступили место теориям, прочно основанным на логике и фактах (теориям реципрокного альтруизма и родственного отбора). Они лишают наши нравственные чувства привычной божественности. Симпатия, сочувствие, сострадание, угрызения совести, вина, раскаяние, даже сама идея правосудия (что добро воздастся, а зло аукнется) – все это теперь рассматривается как следы органической истории нашей планеты.