— Хей, Петер, — сказала она. — Извини, что опоздала. Не просто идти с нею…

Корзина с ребенком стояла на крылечке и разделяла нас. Под одеялом я рассмотрел маленькую головку с черными волосами. Она, конечно, спала. Ханну я видел впервые. Я умилился, растрогался до бесконечности, но одновременно почувствовал уколы ревности и собственное несовершенство: многое, многое еще оставалось для меня недоступным, пребывало в мечтах… познав вкус «действительной жизни» я торопился, проявлял нетерпение, хотел получить все, сразу, в миг.

— Поздравляю, Петер. Пожалуйста.

Она протянула мне пакет. Я взял его и на ощупь определил, что это была книга.

— Открой упаковку! — попросила она.

И я с благоговением развязал красную ленту, развернул бумагу и на обложке книги увидел картинку с бабочками. Название: «Сто лучших стихотворений о любви». Нужно сказать откровенно, что особого пристрастия к поэзии я не испытывал, редко прочитывал стихотворения до конца, но этот подарок неожиданно произвел на меня неизгладимое впечатление: стихотворения о любви, так красиво, так задушевно; мой голос вознесся в высь и пал на октаву ниже, когда я прошептал «спасибо».

Кто-то сказал позади меня:

— Пригласи Катрине войти, Петер!

Это была тетя Линна. Она стояла в коридоре, раскрасневшаяся и, как и я, торжественная.

На буфете стоял поднос с бокалами для вина на высоких ножках. Дядя Кристен разливал вино из бутылки, которую он принес из подвала. Вино из красной смородины четырехлетней давности. Я припомнил, что он рассказывал о нем отцу, хвастался. Теперь был повод попробовать его всем вместе.

— За твое здоровье, Петер, поздравляем!

Дядю Кристена было не узнать: галстук, жилет, волосы зачесаны. Только рука, в которой он держал бокал с вином, была та же самая: широкая и грубая, разоблачавшая навозного жука, скрытого под костюмом. Скоро появится почтальон.

— На здоровье, Петер!

— Поздравляем!

Выпили. Домашнее вино имело сладковатый привкус и внушало доверие. Герда не спускала с меня своих больших глаз. Мы не виделись с ней после праздника. Но она ничего не забыла, по ней было видно. Не забыла, как мы танцевали, словно настоящие влюбленные. Она моя — стоит руку протянуть. Но что Герда для меня сегодня? Сегодня мне шестнадцать и хочется всерьез испытать себя и свои возможности. Сегодня главное — светловолосая загорелая Катрине… вот она стоит от меня всего в двух шагах с бокалом вина, сияющая улыбка (я украдкой смотрел в ее сторону), говорящая, что она моя и только моя?

— За здоровье всех присутствующих! И добро пожаловать!

Дядя Кристен наполнил еще раз бокалы. Йо посмотрел на меня и дал знать, что «все в порядке». Он выглядел чрезвычайно довольным; довольным, что находился в настоящем обществе, а не в малышовом, когда подавали лимонад. Полуденное солнце проникало в окошко и сильно пекло. Тетя Линна стояла с бокалом в руке, по-прежнему раскрасневшаяся и очень смущенная.

— Да, подумать только, тебе исполнилось сегодня шестнадцать, — улыбнулся дядя Кристен. Он был в хорошем настроении. Он был более чем в хорошем настроении. Но его элегантность, вежливость при подаче вина и торжественное провозглашение тостов внушали почему-то тревогу.

— Мне кажется, что еще совсем недавно ты бегал здесь в коротких штанишках и играл в полицейского и разбойников с ним, с Йо…

Мы засмеялись, особенно девушки.

— Да, шестнадцать лет, опасный возраст. Когда мне было шестнадцать, я хотел во чтобы то ни стало стать моряком и плавать…

— Правда?

— Плавать?

Рука его слегка дрожала. Он поймал взгляд Катрине, не отпускал его, пользовался своим преимуществом хозяина дома; мне стало жарко, впервые я видел их вместе, и теперь их незаконная связь показалась мне еще более недопустимой; ведь невыносимо представить, что его грубая крестьянская рука лежит на ней, золотистой, худенькой, его губы… Но самое немыслимое из всего: его обнаженное мужское тело с загорелым затылком и загорелыми руками, (рукава рубашки были сейчас подвернуты), и член его… сильный, тяжелый, как переспелая виноградная гроздь, опасный, возможно даже чересчур большой и пребывающий в вечном возбуждении. Бог знает, как это выглядит в действии! Близость с мужчиной в возрасте не может ведь быть приятной, он и ее нежное тело… ух, как отвратительно… ее грудь, белая и беззащитная, которую я увидел тогда, когда она лежала на берегу речки и загорала, и которую я видел постоянно, стоило лишь закрыть глаза… Но теперь между ними все кончено, хотя он еще не знал этого. Я слышал, но как бы в отдалении, что он продолжал рассказывать о том времени, когда ему было шестнадцать, обращаясь главным образом к Герде и Катрине. Йо сделал мне знак, что я должен подойти к нему, но мне как-то не удавалось. Тетя Линна вдруг громко произнесла:

— Совсем забыла, еда будет готова через несколько минут. Дорогие гости, пожалуйте к столу!

Она поставил свой бокал на поднос, но чересчур поспешно, недопитое вино расплескалось и потекло на вязаную крючком подставочку. Она почти бегом выбежала на кухню.

— …И мне пришлось топать все одиннадцать миль назад, — закончил дядя Кристен свою историю.

— Господи, одиннадцать миль! — с восторгом повторила Катрине. Она тоже обратила внимание, как привлекательно выглядел он в своей воскресной одежде, с зачесанными назад волосами. Но мы были в заговоре. Она дала мне обещание, и книгу со ста стихотворениями о любви я все еще держал в руке.

— Давайте сядем за стол, — сказал я. Заранее я не осмелился обсуждать с тетей Линной вопрос о размещении гостей, боялся выдать себя. Но теперь я должен был во чтобы то ни стало заполучить место рядом с Катрине, но как бы «случайно».

— Я остаюсь сидеть у края стола, — сказал дядя Кристен тоном хозяина, привыкшего отдавать распоряжения, Герда и Йо — по ту сторону стола, а виновник торжества и Катрине — напротив.

До меня как-то сразу не дошло, что он собственно исполнил мое тайное желание, по крайней мере, сейчас, одним мановением руки; в этот момент Йо прошел мимо меня, дернул за рукав куртки и всунул в руку что-то, завернутое в смятую бумагу. Я покраснел, но успел незаметно спрятать «подарок» Йо в карман брюк.

Я сидел, преисполненный счастья и блаженства. Все удавалось сегодня. Мой локоть касался ее локтя, колено мое касалось ее колена. Йо и Герда сидели напротив и смотрели на меня, он с участием и коварством, она с улыбкой, которая как бы говорила «мы двое, мы двое»… Дядя Кристен продолжать рассказывать Катрине свою историю о времени, когда ему было шестнадцать лет. Она покачивала ногой под столом.

Тетя Линна принесла бульон. Разлила по тарелкам. Мы ели. Дядя Кристен был в ударе, громко смеялся, рассказывал анекдоты, случаи, которые он пережил в жизни, о которых я никогда прежде не слышал. Казалось, что воспоминания прошлых лет с такой силой нахлынули на него, что он не мог не рассказать о них, не рассказать о превратностях своей судьбы… он смеялся, строил гримасы, точно молодой. Так никогда не разговаривали в Фагерлюнде; повседневный тон был здесь иным — предопределенным, повторяющимся; говорили снова и снова о тех же самых делах — таков был порядок в этой крестьянской усадьбе; стабильность, устойчивость всегда и во всем, изменения были немыслимы. Но теперь он рассказывал, а мы смеялись. Она почему-то смеялась больше всех, повернулась к нему, сидящему на конце стола, и смеялась любой его шутке, любой его пусть даже незадачливой фразе, сияла… А мы сидели и ели сосиски и картофельное пюре (по моему желанию), и я следил за малейшим движением ее тонких ног вблизи моих, под столом.