На следующее утро, в воскресенье, я получил доказательство того, что мужское начало медленно, но неуклонно набирало во мне силу: в висевшем над умывальником зеркале я обнаружил под носом волосинки и нечто вроде светлого пушка на подбородке.

Борода!

Не рано ли? Нет. Большинство мальчиков в классе уже давно брились или говорили, что брились. И я ожидал этого дня. Я снял рубашку, поднял руки и тщательно исследовал подмышки: да, так оно и есть, волосы появились и здесь, только более длинные и темные. Хорошо.

Когда я так стоял и рассматривал себя, кто-то постучал. Я думал, может дядя Кристен или Йо (нам было о чем поговорить с Йо!), и я, надевая рубашку, закричал: «входите».

Но это была Катрине. Она стояла в комнате и смотрела испытывающе на меня:

— Хей, Петер.

— Хей. Утро доб…

Я, должно быть, выглядел до смешного потрясенным, потому что она улыбнулась, однако нежное лицо оставалось серьезным.

— Ух, какой ты симпатичный и загорелый!

Я покраснел, впал в панику, начал застегивать пуговицы.

— Я… я работал в поле…

Не знаю как, но я осмелился и оголил верхнюю часть тела: плечи, худую грудь, живот, который, в моем представлении, ложился складками, словно женский. Загар первых дней уже исчез, но золотистая, приятная коричневая окраска сохранилась и делала привлекательным то, что казалось прежде уродливым, конечно, в моем представлении.

— Ты не был на том месте, не купался? Я ждала тебя.

— Нет…

Я дал себе слово не подходить близко к роковой Мельничной запруде, никогда в жизни.

— Понимаю, там нашли эту несчастную девушку. Правда? Ты тоже был там, да?

— Да…

Я был благодарен ей за память.

— Страшно, должно быть.

— Да, мало приятного.

Больше нам не о чем было говорить, тем более что верхняя часть моего тела теперь была скрыта под светлой летней рубашкой. Я сосредоточенно размышлял, что заставило ее прийти ко мне.

— Послушай, Петер, — сказала она, словно внезапно вспомнив о цели своего визита. — Можешь мне помочь?

— Да, конечно…

Она мотнула сердито головой, словно не была довольна ответом. Потом улыбнулась слегка и очень печально:

— Ах, как глупо. Но я не могу врать… Лучше расскажу тебе как на духу. Понимаешь, я собираюсь порвать с ним… Ты знаешь, вчера приходила твоя тетя ко мне…

— Да, знаю.

— И она… она. Да, Господи, она была любезна и обходительна, но у меня такое предчувствие, что она мне угрожает!

— Тебе? Угрожает?

— Да, не прямо, конечно. Но она говорила о трудностях, какие возникают у молодой девушки в моем положении, и сказала еще, что нужно прислушиваться к слухам в этих краях, одну девушку из деревни, мол, прогнали, потому что она жила безнравственно. Крутилась с женатыми… — Она тряхнула неодобрительно светлыми кудряшками. — И еще она сказала более или менее прямо, что она сделает все, чтобы прогнать меня из деревни, если я буду продолжать встречаться с Кристеном.

Я буквально потерял дар речи. Подумать только, тетя Линна кому-то угрожала. Нет, неправда!

— Бог ты мой! — Единственное, что я мог сказать.

— А позже, приблизительно около полуночи пришел он и сказал, что мы должны быть осторожными… Да, правда, он часто в последнее время заходил ко мне, он так любит Ханну, и ты знаешь… Ты знаешь, как это одиноко сидеть одной, я рада, когда он приходит.

Она посмотрела на меня подкупающе льстиво, беспомощно улыбнулась:

— Уж такова видно моя судьба быть все время с женатыми мужчинами. Ты думаешь, что это плохо, Петер?

— Плохо? Нет…

Ничего страшного Катрине не совершила, пока она рассказывала мне искренне и откровенно о себе. Она была вся светлая и лучистая. Разве подумаешь о ней плохо, даже если она и любит дядю Кристена?

— Ведь не только я одна виновата, он тоже. Не я начинала первая… Ни за что на свете не хотела бы, чтобы это произошло. Но он очень симпатичный и приятный и благородный, а в деревне здесь каждый знает все о каждом… Знала заранее, что не получится добра.

Она говорила и ходила, говорила и ходила, будто хотела засвидетельствовать свое присутствие на территории моей избушки, будто хотела утвердить меня во мнении, что она — фея, королева, прибыла из мира фантазий, сновидений, и лучи солнца, проникающие через окно, удостоверяли ее подлинность… Вот она коснулась пальцами паутины на подоконнике, потом села на кровать. Я стоял, как соляной столб, не смея сдвинуться с места, сконфуженный, но ликующий: я думал, что раз и навсегда покончил с ней и со всеми девчонками после праздника святого Улава, но она была здесь, маленькая, милая и несравненная… облако волос вокруг головы… она у меня в избушке, в моем жилище, сидит на моей койке и готова рассказать мне все о себе и дяде Кристене. Единственное, что смущало, так это ужасный беспорядок: кровать не прибрана, одежда разбросана по стульям, чемодан и рюкзак небрежно повисли на крючке, предметы на столе выдавали тайны моего существования, престранный мир пятнадцатилетнего подростка. Но она не замечала моего замешательства, казалось вообще не замечала особенностей моего жилья, потому что продолжала говорить о своем, смотрела на меня широко распахнутыми глазами, светлая и ясная, и — печальная:

— Думаешь, кто-то намекнул ей о нас, что она подозревает? Хотя, впрочем, мы сами виноваты, осторожность не соблюдали…

Я застыл:

— Не знаю. Конечно, люди болтают…

— Да, да, я знаю. Я ожидала этого, особенно после праздника. Почему ты не пришел?

— Я был там.

— Ты был, Петер? Бог ты мой, а я не видела тебя. А ты меня?

Я кивнул.

— Почему не подошел? Могли бы потанцевать. Ты, конечно, лучше танцуешь этих увальней, они только и думают, чтобы во время танца зажать тебя, чтобы показать…

Я возгордился.

— Видел и драку?

— Да.

— Господи, правда ужасно? Сброд! У меня до сих пор болит колено.

Она показала синяк на коленной чашечке.

— Бог знает, чтобы произошло, если бы Кристен не подоспел… Ах, Петер!

Она снова выглядела такой беспомощной, юной и беззащитной. Я помогу ей, сделаю, что бы она ни попросила.

— Петер, знаю, глупо вмешивать тебя, но он пришел вчера, как я сказала, в полночь; я уже легла, но он стучал громко, и я проснулась, и он был огорчен, что жена знала, сказал, что мы должны теперь быть осторожными… должны встречаться в другом месте. Он думал, встречаться здесь, у тебя. Ему легче сюда прийти. Да, да, знаю, что гадостно, но он просил меня поговорить с тобой, оказать нам услугу, придумать что-нибудь, два раза в неделю мы можем встречаться здесь… Ах, Петер, нет, я не должна была говорить тебе такое, что ты теперь подумаешь обо мне? Презираю себя… Я согласилась только потому, что хочу порвать, понимаешь. Не хочу больше связываться с женатыми, хватит! Одни неприятности. Не хочу больше вмешиваться в супружеские отношения. Знаю, поздно говорить, но это как бы всегда другое, вначале. Поначалу кажется все более естественным как бы… И он такой обходительный. Но после вчерашнего ее визита, что она сказала… Я не люблю сцен, не терплю! Пожалуйста, помоги мне, хочу покончить, показать ему, что нельзя продолжать… Поможешь, Петер? Ах, Петер… — На ее глазах выступили слезы. — Петер, поверь, не было у меня определенной цели. Быть может, я влюбилась, но не настолько, чтобы серьезно… Не желала разрушать их брак. Самое простое в этой ситуации исчезнуть мне, хотя я не особенно хочу… Если бы нашелся друг, верный и симпатичный парень, который любил бы меня…