Еще маленькой девочкой, лет десяти, Христина случайно увидела в журнале портрет молодого человека, непонятным образом пленивший ее. Это была картина старого мастера, изображавшая герцога Орлеанского, а может быть и кого-нибудь другого — она уже не помнила. Лицо молодого человека, в котором было что-то властное, темные волнистые волосы, высокий выпуклый лоб, черные глаза и маленький, несколько надменный рот так взбудоражили ее детскую фантазию, что она с трудом оторвалась от портрета. Она вырезала его, сохранила и окружила своего рода культом. Время от времени она доставала портрет и снова подолгу рассматривала своего «герцога». Это продолжалось несколько лет. Наконец Христина забыла «герцога» и даже не знала, куда девался портрет. Но однажды, уже взрослой девушкой, она выглянула в окно и увидела — сначала ей показалось, что это ошибка, — неожиданно увидела в одном из окон противоположного дома голову «герцога», живого «герцога»! Это был он! Да, разумеется, это был он, ее «герцог»! Как это могло случиться? Теперь она принадлежит ему, это какое-то колдовство, и вот они едут по улицам большого города, вокруг поспешно снуют чужие люди, а он покрывает поцелуями ее руки.

И вот Христина живет постоянно у своего «герцога», у человека с темными курчавыми волосами и высоким выпуклым лбом, и может видеть его ежедневно. Снова и снова всматривается она в это лицо: да, это несомненно он, ее «герцог». Но прошло много месяцев, и ей стало казаться, что это все же не он. Это было, другое лицо! Проходили месяцы, и его лицо все больше утрачивало сходство с лицом «герцога» и наконец стало совершенно на него не похожим. Нет, нет, это не «герцог» целовал ей руки, когда она ехала с ним в экипаже по улицам чужого города!

Лица стремительно проносились в разгоряченном мозгу Христины, расплывались, искажались, некоторые раскалывались. Их поток унес с собой и «герцога». Наконец осталось только одно лицо. Оно было серое, бескровное, жуткое, оно все приближалось, становилось все больше и больше, склонялось над ней, и от этого бесцветного лица веяло холодом и ужасом. Христина испугалась. Она вздрогнула и увидела, что это серое лицо — просто занесенное снегом маленькое оконце, расположенное против ее кровати.

У постели стояла Бабетта со стаканом горячего молока в руках.

— Тебе что-то снилось, Христина? Ты так кричала…

— Я кричала? — Христина болезненно улыбнулась. — Да, мне все время снились такие путаные сны.

Бабетта села на край кровати и пощупала горячую руку Христины.

— Я позову доктора, — испуганно сказала она. — У тебя жар!

Но Христина не хотела, чтобы звали доктора.

— Не надо, Бабетта! — просила она. — Завтра я буду совершенно здорова!

5

Однако когда температура подскочила еще выше, Бабетта пригласила молодого доктора Бретшнейдера. Когда он осматривал Христину, она лежала без сознания. Врач сказал, что у нее опасная простуда, и выписал несколько рецептов. Христине стало немного лучше, и через несколько дней у нее уже была почти нормальная температура.

Дверь каморки оставалась открытой, и она слышала, как в соседней комнате Бабетта гремит горшками и укачивает ребенка. Когда раздавался стук во входную дверь, Бабетта поспешно закрывала дверь каморки. Тогда из соседней комнаты доносились голоса, пока гости наконец не уходили.

Однажды Христина узнала голос Долли. Долли была несчастна и спрашивала, не собирается ли Генсхен скоро вернуться. Нет, Бабетта ничего о нем не знает: от него уже несколько недель нет вестей. Долли плакала. Она говорила, что больше не в силах выдержать. Она наденет коньки, выедет на середину озера, — там рыбаки сделали во льду большие проруби — и попросту бросится в воду, а люди подумают, что ^то был несчастный случай. Но Бабетта высмеяла ее. Когда ей было столько лет, сколько сейчас Долли, сказала она, в один прекрасный день она тоже хотела повеситься, на следующий день собиралась утопиться, однако и по сей день жива и здорова.

— Нет, нет, Долли, — говорила Бабетта, — обдумай все это еще раз хорошенько! Отпусти ты Ганса на все четыре стороны. Он славный парень, но для семейной жизни не годится.

Но Долли заявила, что не может жить без него. Не согласится ли Бабетта написать ему? Бабетта рассердилась. Нет, для таких дел у нее нет времени. Ах, боже правый, люди приходят и воображают, что у нее нет других дел, как только сидеть и выслушивать их болтовню. Наконец Долли ушла. Но сейчас же вернулась: она совсем забыла — она ведь принесла маленькому Себастьяну колокольчик. И Христина услышала серебряный звон колокольчика.

— Большое тебе спасибо, Долли! — сказала Бабетта уже гораздо мягче. — Но Генсхену я действительно не могу написать. Он бы только поднял меня на смех. Да разве на нем свет клином сошелся? Мало ли есть других?

— Нет, только он — он один, никто другой!

Когда Бабетта уходила, Христина оставалась с Карлом и Себастьяном. Карл строгал и постукивал молотком, он подолгу разговаривал с мальчиком, и в комнате часто раздавался звон колокольчика, принесенного Долли. Стоило Христине пошевелиться, и Карл мгновенно появлялся в дверях.

— Тебе что-нибудь нужно, Христина? — спрашивал он. Он находил ощупью ее лицо. Рука у него была грубая, как дубовая кора. — У тебя все еще небольшой жар. Если тебе что-нибудь понадобится, позови меня. А вообще-то тебе у нас нравится?

О да, сказала Христина, ей так хорошо у них!

— Если тебе чего-нибудь захочется, Христина, — продолжал Карл, — ты должна сказать об этом. Мы люди небогатые, но для тебя мы сделаем все, что сможем.

Однажды, когда она спала, он принес ей Себастьяна.

— Прости меня, Христина, — но мне кажется, что у него что-то с глазом. Он так странно хнычет. Посмотри, пожалуйста!

У Себастьяна была довольно основательно выпачкана рожица, но в глазах ничего не было заметно.

— Ну, спи спокойно, Христина, — сказал Карл. — Не сердись, что побеспокоил тебя!

Через несколько дней Христина попыталась подняться. Она просидела часа два около плиты, потому что все время зябла, но почувствовала себя плохо, и Бабетта заставила ее снова лечь.

Она спала; ее слегка лихорадило. Иногда ветер очищал оконце, и тогда она видела, как кружатся хлопья снега, но вскоре ветер снова залеплял ими стекло, и больше ничего не было видно. Часто Христина просыпалась среди ночи, и тогда мысли в ее голове текли спокойно. Она слышала, как в своей комнате храпят Карл и Бабетта, как ветер рвет дверь, а когда становилось совсем тихо, до ее слуха нередко доносился из-под пола нежный писк, какой издают птицы во сне. Это были мыши.