Она ушла трудиться в коммерческую структуру, из нее — в «Радио России».

Тут ее нашел Лев Суханов, давний помощник Ельцина, еще со времен Госстроя, и позвал на работу к себе. Секретарем. Ельцин уже взобрался на вершину пирамиды и стал Президентом России. Пушкина предложение приняла: Суханов был очень приличным и неглупым человеком, контактным, с такими бывает легко находить общий язык.

Но вот какая штука: Суханов никак не вписывался в окружение Ельцина, был белой вороной среди черных воронов.

Я спросил у Пушкиной, в чем это выражалось. Оказалось, в простых меркантильных вещах: окружение Ельцина стремилось к обогащению (причем неважно, каким способом), а Суханов не стремился.

Ему говорили, например:

— Суханов, в гараже стоит очень хорошая иномарка. Цена — смешная. Бери ее себе!

— Зачем? У меня машина есть.

— Дурак! На рынке за нее дают цену в тридцать раз большую. Продашь!

— Не-е… Не нужна мне такая машина.

Предлагают ему взять престижный участок дачный участок в Подмосковье — на той же Рублевке.

— Бери! Бесплатно!

— Зачем? У меня есть десять соток. Не надо.

— Дурак! Продашь — хорошие «мани» заработаешь…

— Не надо.

В конце концов Суханов с таким «чистоплюйством» надоел ельцинскому окружению, и в 1997 году «белую ворону» уволили: не нужны такие люди в Кремле. Ельцин на прощание даже руку ему не пожал, хотя Суханов все самое трудное время провел с ним, не бросал, не предавал, вопреки тому, что предательство у нас, судя по многим примерам последних лет, сделалось чертой национального характера.

Через некоторое время Татьяна Александровна позвонила Суханову:

— Можете поздравить меня. Я тоже осталась без работы.

Звонок этот она сделала седьмого декабря 1998 года, а на следующий день, восьмого декабря, Суханова не стало — скоропостижно скончался.

Тяжелые были те годы. И самому Шебаршину не было так тяжело с той поры, когда умерла дочь Татьяна.

На руках у старших Шебаршиных остался Танин сынишка — двухмесячный внук Сережа. Сережа Насупкин. Его предстояло вырастить, воспитать, выучить. Именно Сережин портрет всегда находился у Шебаршина в кабинете, когда он работал, как ныне говорят в печати, «начальником советской разведки» — был руководителем ПГУ — Первого главного управления КГБ СССР. Одновременно являлся заместителем председателя КГБ.

Работа очень непростая, требовала огромного напряжения, выдержки, ума, быстрой реакции — иногда в течение нескольких секунд следовало принять решение — принять и не ошибиться в нем. Шебаршин научился это делать.

Когда было трудно — смотрел на Сережкин портрет: все надо сделать, чтобы этот человечек вырос и стал человеком. Желательно большим.

Шебаршин не раз доверительно говорил своим сослуживцам:

— Самый дорогой человек для меня — это Сережка. — И подчиненные те слова шефа помнят.

Мечта деда сбылась — внук вырос, выучился, сейчас работает в банке. А какой молодой человек сегодня не мечтает работать в банке? Это раньше ребята стремились быть космонавтами, летчиками-испытателями, полярниками… Ныне цели иные и приоритеты иные, прошлое ушло.

У Леонида Владимировича есть уже не только внуки, но и правнуки — целых четверо. Семья разрослась, стала разветвленной, сам Шебаршин передвинулся ближе к корням своего родословного дерева, вниз, а макушка стремительно устремилась вверх.

Я спросил у Татьяны Александровны:

— Смерть жены Леонид Владимирович переживал сильно?

— Переживал, но не так, как переживал смерть дочери. Уход Тани вообще показался ему катастрофой, он тогда даже почернел.

Нина Васильевна хоть и пролежала семь с половиной лет с тяжелейшим диагнозом, могла умереть в любую минуту, и Шебаршин с трагическим исходом смирился, приготовился к нему: понятно было, что она обязательно уйдет…

Единственное, что, когда стал себя плохо чувствовать, когда рвалось дыхание и начало сдавать сердце, молил Бога, чтобы не умереть раньше жены — если она останется одна, беспомощная, без присмотра, без ухода, то умрет смертью мучительной. От голода, от боли, от неухоженности, от страшной пустоты, которая обязательно образуется в большой квартире, от беспомощности, от того, что не будет денег на жизнь.

Хоть и не хотелось ему иногда жить, а жить надо было. Хотя бы потому, что от его жизни напрямую зависела жизнь другого человека — Нины Васильевны.

Уходить раньше нее никак было нельзя. Нина Васильевна ушла раньше.

Были у Шебаршиных домашние звери. Например, кот Базилио — очень серьезный, задумчивый, умевший читать человеческие мысли, как уверял Леонид Владимирович, а еще он уверял всех на полном серьезе, что кота Базилио нашли летом в поле под Дмитровом — подмосковным городом, — завернутым в салфетку с княжеским вензелем…

Сын Шебаршина Алексей пробовал звать кота просто Васей, но отец воспротивился:

— Ты что, Леш? Во-первых, кот благородных кровей, а во-вторых, вдруг кто-нибудь перепутает с человеком, и человек отзовется? И вдруг это окажется родственник, а? Зять, например, а? Всякое может быть.

Когда умерла Нина Васильевна, рядом с Шебаршиным остался Базилио. Это вызвало очередную волну забот. Впрочем, они были прежними: Леонид Владимирович опасался теперь — вдруг он сдаст, и Базилио останется один?

Трудно будет коту выжить. Шебаршина всегда отличала черта характера: — забота о всяком живом существе: не дай Бог причинить ему неудобства, боль, обидеть, оставить без защиты, без еды… Шебаршин не мог себе простить такого, не то чтобы допустить.

И вот, как ни странно, Базилио некоторые время был единственной ниточкой, заставляющей Шебаршина думать, что он кому-то еще нужен (хотя нужен он был всем, но человек есть человек, он всегда склонен к сомнениям, и Леонид Владимирович не был исключением), понимать, что кто-то ждет его дома, и спешить домой.

Хотя имелись и родственники, и близкие друзья, и друзья неблизкие (но все равно друзья), которые не дали бы Базилио пропасть…

Базилио прожил у Шебаршина двенадцать лет, накопил целую кучу болезней, большинство из которых были просто несовместимы с пребыванием на белом свете.

В конце концов врачи предложили усыпить Базилио. Шебаршин долго сопротивлялся, уговаривал врачей, просил, чтобы они занялись терапией, те же доказывали, что всякое искусственное вмешательство по продлению жизни только умножит страдания кота, и Леонид Владимирович, поняв, что другого пути нет, сдался.

Кота Базилио усыпили, и с ним словно бы оборвалась последняя нить, которая связывала Шебаршина с этим миром, — ушло что-то необъяснимое, родное, горькое, внутри возникла и никак не хотела пропасть боль…

Так она и не пропала до последней минуты, самой трагической в жизни Шебаршина.