Лишь одному собеседнику Сабуров признался в том, что приехал из Италии, и сказал о цели своей поездки. Это было на Пушкинской площади возле памятника Пушкину.

Сабуров сидел там, раздумывая, наблюдая за проходящими, за пробегающими. Вокруг него возилось несколько ребят, они прятались за его скамейкой, они проползали под ногами, хватали за колени, убегая друг от друга с криками: «Дяденька, задержи его!» Досаждали своей возней страшно. Он уже хотел было уйти, как подошел и сел рядом молодой человек с весьма ранним брюшком, с портфелем в руках.

— Брысь! — сказал он ребятам. — Ну, живо!

Те действительно разбежались, ушли на другую сторону площадки.

— Где-то я вас видел? — сказал, всматриваясь в Сабурова, молодой человек. — А! Вы итальянец! Вы в составе группы издательства «New World»?

— Да, да, — вынужден был объявить себя Сабуров. — Из Италии. Да.

— Что ж, вы затеяли хорошее дело. Я вас и ваших коллег видел в Третьяковке, в дирекции. Знаю о ваших планах, слышал разговор. Но за чем вам эта старина? Неужели вас не интересует наше молодое искусство? Обычно оно интересует всех иностранцев. Побывали бы, скажем, в мастерской у Свешникова. Он и старину может, если уж вам без нее никак, и со временность. Он синтетик.

— Да, да, я знаю господина Свешникова. У нас были с ним встречи.

— Свешников тоже, в общем-то, карта битая, — после некоторого раздумья сказал молодой человек. — Настоящего боевого авангарда у нас в живописи нет. Парочка-другая живописцев, два-три скульптора. Небоевиты, уступчивы. В литературе лучше. Жаль, что вам это ни к чему. Познакомил бы с интересными людьми.

— По делам советской литературы специалист мисс Браун.

— Порция? Она здесь? С вами?

— Да. здесь. В тот день, когда мы приезжали в Третьяковскую галерею, ее не было. Но она в Москве, да, с нами.

— Это интересно! Адрес?

— Там же, где все мы, в «Метрополе».

— Вы читали, как она пишет? Нет? Здорово пишет, умно, хитро, ловко. С ее помощью наш литературный авангард вышел на мировую арену. Сборники, альманахи, публикации в журналах — все она! И всегда с ее предисловиями, вводными статьями. Когда с остатками «культовиков» будет покончено, ей у нас памятник поставят, вон там, с той стороны площади. Здесь будет Александр Сергеевич Пушкин, напротив — она, Порция Браун. Она ловко вывозит рукописи за границу.

— Почему вы со мной так откровенно разговариваете? — спросил Сабуров. — А вдруг я не сочувствую тому, что делает в Советском Союзе мисс Браун? Вы неосторожны.

— Как так не сочувствуете?! — Молодой человек удивился. — Вы итальянец?

— Да.

— Из Италии?

— Да.

— Может быть, вы итальянский коммунист?

— Нет.

— Тогда не пугайте зря. Да, собственно, мне пугаться и нечего. Я разделяю точку зрения Порции Браун на советскую литературу, на советское искусство, как она, отрицаю социалистический реализм. Советская литература существовала как подлинная литература лишь до конца двадцатых годов, потом этот знаменитый соцреалистический провал до пятидесятых. И лишь теперь кое-что стало появляться, вновь заслуживающее внимания. Я об этом открыто говорю, открыто пишу. Порция Браун это знает. Недавно она ссылалась на мои статьи в своей новой работе.

— А чего вы этим хотите достигнуть, такими высказываниями? — спросил Сабуров.

— Как чего? Покончить с догматической литературой, которая тридцать лет давила на мозги советских людей, покончить с атмосферой, в которой такая литература возможна.

— А затем?…

— Затем? Расцвет новой литературы!

— А именно? Назовите примеры ее.

Молодой человек стал называть неизвестные Сабурову имена, их было очень мало, перечислять названия произведений, которых тоже было очень мало, еще меньше, чем имен авторов, Сабуров читал два-три из них.

— Да, кое-что читывал, — сказал он. — А вот из той, как вы говорите, догматической литературы мне известны многие. Да, молодой человек, многие. — Сабуров тоже стал перечислять имена и называть книги, которые попадались ему еще до войны, и в войну, и после войны.

Молодой человек, откидываясь на спинку скамьи, всхохатывал при каждом новом имени.

— Макулатура! — сказал он, обобщая в конце концов. — Их давно и в руки никто не берет.

— А вот один из моих знакомых, — сказал Сабуров, — из тех одураченных итальянцев, которые ходили воевать против Советской России в сорок первом, сорок втором и сорок третьем, рассказывал мне, что именно эти книги находили у пленных советских солдат, что именно с этими книгами они ходили в бой и, надо сказать, в конце концов весьма успешно его выиграли.

— Ничего себе пропагандочка! — воскликнул молодой человек. — На вас она, оказывается, тоже действует. Значит, мы еще слабо разъясняем свои прогрессивные позиции, еще плохо знают в Италии нашу настоящую литературу. Хотите, я вас познакомлю…

— Нет, — резко ответил Сабуров. — Обращайтесь с этим к мисс Браун. Я итальянец, мне в ваши дела лезть незачем. А она дитя белой эмиграции, и для нее все, что порождает надежды, — хлеб насущный.

— Какие надежды? Вы о чем? — Молодой человек насторожился.

— Надежды на то, что Советской власти в России не будет и что все бывшие русские сановники смогут вернуться в свои родовые поместья.

— Глупости, господин итальянец! Вы начинаете приклеивать ярлыки. подобно тому, как их приклеивают некоторые из наших советских сочинителей, к примеру, некий товарищ Булатов! — Молодой человек сделал ударение на слове «товарищ».

— Кстати, я читал его роман о военных летчиках, — сказал Сабуров. — И он мне понравился.

— В переводе все выглядит лучше.

— Зачем же в переводе? Я на русском языке читал. Вы же видите, как хорошо я владею вашим языком.

— Все равно, вам, иностранцу, не ощутить всей силы или слабости книги, написанной на русском.

— Да, конечно. — Сабуров встал. — Желаю вам успеха, молодой человек. У вас, русских, есть прекраснейшая басня Ивана Андреевича Крылова. Название ее: «Свинья под дубом вековым». Почитайте. Советую. — И ушел..

Он с отвращением думал об этом человеке. Кто это такой? Из какого теста? На каких дрожжах взошел? Чего ему надо, чего не хватает? Какая-нибудь бездарность, много о себе мыслящая, завидующая другим, у кого успех, кто талантливее. Во все века будут подобные, и вот даже социалистическое общество не смогло их избежать. Нет, встречая таких, разговаривая с ними, не понять, почему же была разбита гитлеровская Германия, почему железные немецкие дивизии не смогли взять Москву, Ленинград, Сталинград, почему советские армии гнали немцев до самого Берлина. Кто же это делал? Где они? Надо прорваться к ним, увидеть их. Тех, тех, которые сидели в ледяных траншеях под Ленинградом зимой с сорок первого на сорок второй. С Белой башни в городе Пушкине эти траншеи казались черными царапинами на белом