— Мы были бы рады просидеть здесь весь вечер, — сказал сержант, — если бы не дело, которое нам поручили.

— Хорошо, что сказали, — ответил я. — Лично я собираюсь сидеть здесь до той минуты, пока зазвонит телефон, а затем я уйду отсюда.

— Мне очень жаль, но я не могу позволить вам общаться с кем-либо. Таков данный мне приказ.

Я ничего не сказал.

— И я не позволю вам уйти, пока вы не согласитесь отправиться с нами в Келхэм.

— А разве мы уже это не обсудили? — спросил я.

Ни слова в ответ.

Телефон не звонил.

Без пяти минут восемь.

В восемь часов мужчина в светлом костюме расплатился и вышел, пожилая леди из отеля перевернула страницу в своей книге. И больше ничего. Телефон не звонил. В пять минут девятого я услышал голоса, раздававшиеся из-за моей спины, звук автомобильного мотора, шуршание шин, и одновременно почувствовал какое-то изменение в вечернем воздухе — возможно, поднялось атмосферное давление; это батальон «Браво» начал прибывать в город; сначала по одной машине, потом по две, а потом и целыми дюжинами. Я решил, что Рид Райли возглавляет это парадное шествие на своей взятой на время машине, в которой рядом с ним сидит отец. Я предположил, что старик в этот момент уже входит в дверь бара «Браннанс», приветствуя сподвижников сына и приглашая их заходить, улыбаясь при этом улыбкой идиота.

Три рейнджера, заблокировавшие меня, съели свои пироги, делая это по очереди: один ел, а двое других, не спуская с меня глаз, сидели наготове. В общем-то, они вели себя правильно. Нисколько не хуже того, что мне доводилось видеть. Официантка собрала пустые тарелки. Она, казалось, догадывалась, что происходит. Всякий раз, проходя мимо, девушка смотрела на меня озабоченным взглядом. У меня не было ни малейшего сомнения, на чьей стороне ее симпатии. Она знала меня, а их она не знала. Я много раз давал ей чаевые, а они не одарили ее ни разу.

Шум снаружи становился громче.

Телефон не звонил.

Несколько минут я уделил размышлению об их «Хамви». Я знал, что представляет собой каждый «Хамви» на свете. В нем установлен мощный дизель «Дженерал моторс» и трехступенчатая автоматическая трансмиссия; кроме того, я знал, что любой «Хамви» весит четыре тонны и что это позволяет ему легко развивать скорость до шестидесяти миль в час. Великолепно. Это скорость отнюдь не гоночного автомобиля, но она раз в пятнадцать превышает скорость ходьбы человека, что, по моему мнению, являлось очень хорошим качеством.

Я ждал.

А затем, сразу после половины девятого, произошли три события. Первое было несчастливым, второе беспрецедентным, а третье, вследствие двух предшествующих, — неудобным и затруднительным.

Во-первых, молодая пара ушла. Девушка в шикарном платье и юноша в пальто спортивного покроя. Они положили деньги на стол, затем встали и, держась за руки, пошли к выходу, довольно легко дав понять, что следующим мероприятием, запланированным ими на этот вечер, было отнюдь не посещение вечернего богослужения.

Во-вторых, ушла пожилая пара. Она закрыла книгу, он сложил газету, и, поднявшись со стульев, оба зашаркали к двери. Очевидно, к себе в отель. Намного раньше, чем прежде. Без всякой видимой причины. Возможно, в их душах теплилась слабая несбыточная надежда на то, что старый Райли отменит свой полет на «Лире» и решит лечь спать пораньше в городе.

Официантка была на кухне, когда в зале осталось всего четыре человека — я и трое моих «нянек».

Сержант улыбнулся и сказал:

— Ну вот, как все просто.

Я ничего не ответил.

— Публики в кафе нет, — объявил он.

Я ничего не ответил.

— Я не думаю, что официантка из тех, кто жалуется. Не похоже на то. Она ведь понимает, что это заведение может запросто попасть в черный список. На месяц. А то и на два. А может, и на столько, что ей придется перейти на пособие по безработице.

Он нагибался над столом, приближаясь ко мне и глядя прямо в глаза. Два его парня тоже перегнулись над проходом, упираясь локтями в колени, держа руки наготове, расставив ноги и не сводя с меня глаз.

И тут произошло третье событие.

Зазвонил телефон.

Эти трое рейнджеров казались мне хорошими парнями. Даже очень хорошими. Висевший у двери телефон был традиционной старой модели: внутри него размещался большой металлический звонок, в первые секунды издававший слабые щелчки, к которым затем прибавлял звон длительностью в несколько секунд, после чего стихал. Такие циклические сигналы могли продолжаться бесконечно, пока на звонок не отвечали, либо если звонивший, отчаявшись дождаться ответа, вешал трубку. Старомодный, успокаивающий звук, знакомый человечеству уже почти сотню лет. Но на этот раз первый звонок еще не прошел и половины гаммы своего звучания, как вся тройка рейнджеров пришла в движение. Парень, сидевший слева от меня, моментально вскочил на ноги, положив ладони мне на плечи, придавил меня к стулу и, нарушив вертикальное положение спины, перевел мое тело в слабую и почти пассивную позицию. Сержант, сидевший напротив, ухватив меня за запястья, прижал к столешнице своими растопыренными ладонями. Третий парень, встав со стула и подготовив к активной работе кулаки, заблокировал проход, готовый при малейшем движении нанести мне удар в любую точку.

Классное представление.

Я не сопротивлялся.

Я просто сидел на месте.

У каждого есть план действий, был он и у меня.

Телефон продолжал звонить.

Еще через три звонка из кухни вышла официантка. Она на мгновение остановилась, оценила беглым взглядом происходящее и, протиснувшись мимо рейнджера, стоявшего в проходе, направилась к телефону. Сняв трубку, она стала слушать, глядя при этом на меня, а потом, так же не сводя с меня глаз, принялась говорить, словно описывая кому-то на том конце провода мое затруднительное положение.

Я решил, что она говорит с Френсис Нигли.

По крайней мере, я на это надеялся.

Официантка еще некоторое время слушала говорившего с ней, а потом прижав трубку плечом к уху, взяла пластинку, на которой записывала заказы, карандаш и начала записывать. Писала она довольно долго. Похоже, ей надиктовывают эссе, подумал я. Заполнив одну страницу, она перешла на вторую. Парень, стоявший за моей спиной, продолжал прижимать меня к стулу. Сержант по-прежнему прижимал к столешнице мои запястья. Третий парень переместился ближе. Официантка шевелила губами и кривила рот, записывая незнакомые слова. Затем, прекратив писать, она один раз сглотнула слюну, дважды моргнула, как будто следующая часть порученного ей дела обещала быть особенно трудной.

Она повесила трубку, оторвала два исписанных ею листка и зажала их в пальцах с таким выражением лица, словно эти листки жгли ей руку. Шагнула к нам. Парень, стоявший за спиной, снял с моих плеч массу своего тела. Сержант отпустил мои запястья. Третий парень снова сел на свой стул.