Я же не удостоился ни медали, ни восхваления во время церковной службы. Мне полагалась тридцатиминутная беседа с Леоном Гарбером. Он прямо и без обиняков сообщил, что новости не радостные. Тот самый толстый офицер из ведомства, отвечающего за пиар в Келхэме, успел поднасрать. Его звонок в Беннинг получил большой резонанс, в особенности среди верхов, причем произошло это в совсем неподходящее время. За звонком последовал письменный рапорт, и в результате двух этих сигналов я угодил в список лиц, назначенных к увольнению из армии по причине расторжения контракта. Гарбер сказал, что при теперешних обстоятельствах изъятие меня из списка будет делом одной минуты. В этом можно не сомневаться. Я могу получить плату за свое молчание. А он с радостью будет выступать брокером в этой сделке.

Но вдруг Гарбер стих.

— В чем дело? — спросил я.

Он ответил:

— Но твоя жизнь станет такой, что тебе не захочется жить. Ты никогда не дождешься повышения. Проживи ты хоть сто лет, ты все равно останешься майором. Тебя назначат сторожем гаража в Нью-Джерси. Из списка лиц, назначенных на расторжение контракта, тебя могут вычеркнуть, но тебя никогда не вычеркнут из списка лиц, попавших в немилость. Вот так работает армия. И ты это знаешь.

— Так я же прикрывал зад армии.

— И армия будет напоминать тебе об этом всякий раз, когда ты попадешься ей на глаза.

— Но у меня же «Пурпурное сердце» и «Серебряная звезда».

— Ну, а что ты совершил для меня в последнее время?

Один из клерков Гарбера протянул мне лист бумаги с описанием процедуры. Я мог лично оформить свое дело в Пентагоне, а мог послать заполненную форму по почте. Поэтому я снова сел в «Бьюик» и поехал в федеральный округ Колумбия. Тем более что я должен был вернуть машину Нигли. Я приехал на место, когда до закрытия банков оставалось еще полчаса, и, выбрав первый попавшийся банк, перевел в него свой счет. В качестве подарка за это мне предложили тостер или СБ-плеер. Я не взял ни то, ни другое, но попросил дать мне их телефонный номер и зарегистрировал пароль.

Затем я направился к Пентагону. Выбрал главный вход, но, пройдя половину пути до входной двери, остановился. Толпа двигалась вперед, не обращая на меня внимания и просто обходя. Мне не хотелось идти внутрь. Я попросил ручку у одного ожидавшего чего-то прохожего, подписал свою форму и бросил ее в почтовый ящик. Потом, пройдя через кладбище и главные ворота, остановился. С одной стороны виднелось множество дорог, с другой — река.

Мне тридцать шесть лет; я гражданин страны, которую практически и не видел, а в ней оставались места, куда можно было идти, и дела, которые надо было делать. В ней были города и сельские местности. Горы и равнины. Реки. Музеи, и музыка, и мотели, и клубы, и кафе, и бары, и автобусы. Поля, где происходили сражения. Дома, где рожали детей. Легенды и дороги. Здесь я мог найти компанию, если была охота, и здесь я мог побыть в одиночестве, если мне надоедала компания.

Я выбрал наугад одну из дорог, вышел на нее, встал, поставив одну ногу на бордюр, а другую — на разделительную линию, и поднял вверх большой палец, прося проезжающих мимо водителей подвезти меня.