— Потому что она красива и нравилась мне до умопомрачения, — искренне ответил он.

— Но она подлая и низкая, — не унималась Анна.

— Это я узнал потом.

— И продолжаешь жить с ней, — неумолимо продолжала Анна. — И ты не мог разорвать раньше этот свой брак?

— До вчерашнего дня у меня не было причины, которая оправдывала бы этот разрыв. И потом, я же говорю тебе, она мне нравилась.

— Так и я — сегодня нравлюсь тебе, а завтра могу разонравиться.

— Тебе тоже нравился твой французский барон, а теперь ты и знать о нем не желаешь.

Когда Анна сердилась, она напоминала свою мать, Марию. Она гордо тряхнула головой и отбросила назад волосы.

— Я с бароном никогда не была в постели, — пригвоздила она его.

— Я тоже. Клянусь честью, — сказал он, скрестив указательные пальцы, как делают дети.

— Не строй из себя шута, Арриго, — топнула она ногой. — Речь идет о тебе и Сильвии.

— В этом плане между нами все кончено уже давно, — признался он.

И это была правда. Его брак с Сильвией потерпел крушение уже через несколько месяцев после свадьбы. Сильвия переходила от одного любовного приключения к другому, не смущаясь тем, что сделалась героиней скандальной светской хроники. Ее любовные истории с судовладельцем Элиасом Каразалисом и с американским миллиардером Джеймсом Моррисом наделали в свое время немало шума. Попав благодаря Арриго в эти круги, она выступала теперь в них как главная героиня.

— Я знаю, — грустно сказала Анна. — Между вами существует то, что называется джентльменским соглашением. Но мой отец не захочет для своей дочери такого мужчину. Когда он узнает, а он непременно узнает, для нас наступят тяжелые времена. А впрочем, не будем думать об этом. — Она села к нему на колени и крепко обняла. — Мне хватит видеть тебя хотя бы иногда. Хоть изредка на этом диком острове, когда после дождливой ночи земля покрывается зеленью. Пейзаж за окнами гостиницы уже утратил свои изумрудные тона, выжженный солнцем и сухим ветром Атлантики. — Найдем способ, чтобы все это осталось между нами. Хочешь? — Она была нежна и готова к любому компромиссу, лишь бы не потерять его.

— Я хочу того же, чего хочешь ты, — сказал он, целуя ее в губы.

Проходили день за днем, приземлялись и вновь взлетали самолеты на посадочной полосе аэропорта Эспарго. И каждый раз Анна и Арриго решали, что это их последний день, пили шампанское на прощание в салоне, украшенном цветами из садика Педро, собирали чемоданы, раздавали чаевые Маноло и Рибейре, но самолет улетал, а они оставались на острове. Отлет Арриго переносился раз пять и столько же раз был аннулирован заказ на билет у Анны. Она прилетела сюда, чтобы пробыть здесь четыре дня, а находилась на острове уже две недели.

Они были пьяны от любви, от солнца, от моря и ветра: это был краткий миг бессмертия, каникулы без забот и тревог, вдали от цивилизации, жизнь как бы в вечности и только вдвоем.

— Погода великолепная, — говорили Маноло и Рибейра, подавая им утром кофе с бриошами. Дружеский голос, улыбка официанта, запах кофе, позвякиванье чашек — все радовало и обещало хороший день. Потом снова любовь, солнце, море, ветер, а вечером избитые слова старой пластинки: «Ты сегодня одна. Ты одна этой ночью…», и снова любовь, потому что одинокими они не были. Каждый день они все больше убеждались, что, живя вот так незаметно, на маленьком каменистом островке, затерянном в Атлантике, можно жить сказочно, жить прекрасно и счастливо. А может, только так и можно счастливо жить.

— Мой Момпрачем, — все повторяла Анна. — Этот остров — мой Момпрачем.

В то утро они плавали в бухте и привезли с собой много крабов. Анна остановила старый джип перед гостиницей, и Арриго вышел, взяв с заднего сиденья пластиковое ведро с крабами. Поднимаясь по ступенькам отеля «Атлантика», Анна увидела в тени веранды нового постояльца.

— Хэлло, — поздоровался он с ней по-английски, но улыбнулся своим хитрым арабским лицом.

— Хэлло! — поддержала Анна игру.

— Что ты придумала на этот раз? — спросил Пациенца. — Ты что, решила сюда переселиться насовсем? — На нем был непременный синий двубортный костюм, он курил свою обычную американскую сигарету, и улыбка его показывала, как ему приятно видеть ее, как он привязан к ней.

— Пациенца, — сказала девушка, — я влюбилась, как дурочка.

— По-моему, об этом знает уже полсвета. — Доменико Скалье уже стукнуло пятьдесят, и его черные волосы были окроплены сединой. Эта седина придавала ему степенность и важность.

— Я сделала большую глупость, — призналась она. — Но ты и представить себе не можешь, как я счастлива видеть тебя. — И она бросилась в его объятия.

— Я все могу себе представить, — возразил он. — Я и сам специалист по таким вещам, — сказал он. — Ты разве не помнишь? Однако я, — добавил он, — не зовусь Анной Больдрани, и у меня нет такого отца.

Арриго остановился в трех шагах и, держа в руке ведро с крабами, смотрел на них в некотором замешательстве.

— Ты знаком с Арриго Валли? — спросила Анна.

— Я знаком немного с вашим отцом, — ответил Пациенца, кивнув ему головой.

— В таком случае я не хотел бы помешать вашей встрече в качестве его посредственной копии, — сказал Арриго, обретая прежнюю уверенность. — Пока вы разговариваете, я пойду сдам на кухню наш ежедневный улов.

— Он тебе нравится? — спросила Анна, уверенная, что услышит «да».

— Это вопрос щекотливый, малышка, — ответил уклончиво Пациенца. Очевидно, он не хотел усложнять своим личным мнением и без того трудную ситуацию.

Анна оперлась на деревянные перила с нахмуренным видом.

— Это он тебя прислал, так ведь? — Она имела в виду старика, которого представляла себе разъяренным.

Пациенца затянулся своей американской сигаретой и выдохнул дым вверх.

— Ты достаточно меня знаешь, чтобы поверить, что я желаю тебе только добра, — сказал он, уклоняясь от бесполезных предисловий. — Я хотел тебя видеть, но я бы ни за что не приехал на эту ужасную скалу, населенную какими-то дикими людьми, только ради того, чтобы наша встреча состоялась на несколько дней раньше.

Взгляд Анны стал печальным.

— Благодарю за искренность, — проговорила она.

Солнце палило вовсю, и, хотя океанский бриз немного смягчал жару, она все-таки чувствовалась.

Пациенца спустился по ступенькам гостиницы, ведя Анну за собой, и взял в джипе две плетеные соломенные шляпы. Одну он нахлобучил себе на голову, другую дал девушке.

— Прогуляемся немного, — предложил он. — Там и поболтаем.

Они направились к взлетной полосе Эспарго и казались со стороны полоумными: девушка в брюках и клетчатой рубашке и представительный синьор в безупречном двубортном костюме с крестьянской соломенной шляпой на голове.