Вход он нашел не сразу, потому что теперь тропа вела мимо садового домика Авла. Он как раз собирался сорвать огромную дыню, когда его окликнул Сабин.

— Твой господин дома?

— А что тебе надо? — дерзко спросил ветеран.

— Рабы не задают вопросы, а отвечают на них!

Авл не испугался:

— Может быть, но я не раб, а ветеран германского легиона. А ты кто?

— Трибун Корнелий Сабин. Херея дома?

Авл кивнул:

— Я доложу о тебе.

Марсия встретила его в дверях и от радости неловко обняла.

— Ах, Сабин, как часто мы тебя вспоминали, особенно в последние недели, с тех пор как Херея лежит в постели.

— Он болен?

— Нет, упал с лестницы и сломал ногу. Вот удивится, когда увидит тебя!

Херея сидел, подоткнутый со всех сторон подушками, а его обмотанная нога лежала на табурете. При виде друга его широкое добродушное лицо расплылось в улыбке.

— Наконец-то! Я так рад тебя видеть, Сабин!

Они с таким чувством трясли друг другу руки, что Херея едва не свалился.

— Я оставлю вас одних, — сказала Марсия, но они, похоже, ее не слышали.

— Из тебя получился настоящий мужчина, — поддразнил его Херея, а Сабин парировал:

— А из тебя — инвалид, которому скоро пора на покой. Просто свалился с лестницы, как маленький мальчик…

Тут лицо Хереи стало серьезным.

— Нет, все было по-другому. Ты уже ходил к своему дяде?

— Кальвий мертв. Ты не знал об этом?

— Нет, но мог бы и догадаться. Зачем нам обманывать друг друга, Сабин? Друзьям надо говорить правду — всю правду.

И Херея рассказал о полученном приказе и о том, как ему удалось уклониться от его выполнения.

— Во имя Кастора и Поллукса! Ты дал Авлу размозжить тебе ногу, чтобы только… Херея, Херея, ты же не думал, что я стану тебя упрекать, если ты выполнишь приказ? За него несет ответственность тот, кто отдал.

— Не очень-то я в этом уверен, — сказал Херея, — когда думаю о том, что приходится делать преторианцам по воле императора.

— Значит, все, о чем я недавно узнал, верно? Вымышленные обвинения, бесчисленные казни, убийства и самоубийства?

Херея мрачно смотрел перед собой.

— Как я могу судить, виноват кто-то или нет? Император перечитывает старые акты и выдвигает все новые обвинения. Я не сенатор и не адвокат — что я могу сказать на это? Ты задаешь вопросы не тому человеку, который может на них ответить, Сабин. Ты ведь патриций! Послушай, о чем говорят в твоей семье, может, они больше знают.

— Если все эти люди действительно виновны, тогда возникает вопрос, почему римляне за такой короткий срок так изменились? За сорок лет правления Августа не было никаких процессов по делу оскорбления величия, никого не казнили за налоговые преступления и не заставляли завещать все состояние императору в благодарность за разрешение совершить самоубийство. Что-то здесь не так.

На Херею жалко было смотреть, таким несчастным стало выражение его добродушного лица.

— Я сам ничего не понимаю. Императору нужны преторианцы, только чтобы собирать налоги или заставить кого-нибудь угрозами покончить с жизнью. А меня он к тому же высмеивает.

Он сказал другу о том, о чем не решался рассказать даже Марсии.

— Высмеивает? Как это понимать?

Херея стал говорить тише:

— Он дразнит меня из-за высокого голоса, называет помесью Геркулеса и Венеры, выбирает непристойные слова для паролей, чтобы унизить перед другими. Больше всего мне хочется просто бежать со службы.

— Не делай глупостей, Херея. Ты можешь попросить перевести тебя в другое место; возможно, Калигула уже завтра прекратит свои издевательства.

Херея покачал головой.

— Не прекратит. Ты не знаешь этого человека. Любого, кто кажется счастливым и довольным, он ненавидит. Император велел убить одного сенатора, потому что у него были густые, красивые волосы. По ночам он танцует по дворцу, переодевается Юпитером, Венерой, Исидой или Луной и спрашивает всех, чувствуют ли они, что перед ними бог. И горе тому, кто даст неправильный ответ: он может считать себя счастливчиком, если окажется на галерах или в каменоломнях. В основном его жертвы заканчивают жизнь на арене: им разрешают защищаться деревянными мечами, сражаясь с голодными львами. Только плебеи еще восторгаются Калигулой, но и с ними он уже не считается. Три дня назад во время обеда он приказал прямо в зале казнить двенадцать преступников, утверждая, что это возбуждает аппетит. Я долго не мог поверить, но теперь знаю точно — Калигула сумасшедший. Мы все служим жестокому, безумному тирану, который при любой возможности говорит: «Пусть они меня ненавидят, лишь бы боялись». Чем это может закончиться, Сабин? Что мы должны делать?

— Я не знаю. Возможно, мне самому придется в ближайшее время предстать перед императором; легат переложил решение на него.

И Сабин рассказал историю про Елену. Херея сочувственно положил руку ему на плечо.

— Тебе пришлось немало пережить, бедняга. И теперь ты хочешь оставить службу?

— Да, вероятно. Пока жду, чем закончится мое дело. А тебе еще раз спасибо за мужество и дружбу, пусть дяде Кальвию это и не помогло. Что бы ни случилось, ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Сабин, как и было предписано, явился в преторианские казармы. Дежурный трибун просмотрел записи.

— Оскорбление и избиение беременной женщины на рынке… Вот это да, о чем ты думал? А еще из патрициев! Я передам твое дело императорской комиссии. Тебе дадут знать, когда и куда явиться.

Решения о мерах наказания за преступления, если они касались патрициев, император обычно принимал сам. Калигула, которого едва ли заботили государственные дела, имел слабость ко всему, что было связано с наказаниями, поэтому регулярно просматривал списки.

— Что у нас тут? — его указательный палец остановился на одном из имен.

— Корнелий Сабин, который в Эфесе ударил и оскорбил беременную женщину. Хочет добровольно уйти из легиона.

Калигула повернулся к Каллисту.

— Этот Корнелий Сабин не имеет отношения к Кальвию? Ты знаешь, этот богатый человек, который завещал мне часть своего состояния.

— Кальвий был обвинен в преступлении и добровольно выбрал смерть. В благодарность за то, что его сразу не схватили, он оставил тебе две трети состояния.

— И треть какому-то дальнему родственнику. Достань-ка акты.

Каллист развернул завещание и прочитал:

— Треть моему племяннику Корнелию Сабину, которому я также оставляю дом на Саларской улице.

— Он! — воскликнул император. — Я хочу видеть этого трибуна. Пригласи его в ближайшие дни к обеду, по-простому, без церемоний. А я между тем подумаю о мерах наказания.