Сабин рассчитывал на разговор в военном суде и немало удивился, получив приглашение от императора к обеду.

Калигула, следуя очередному капризу, пригласил в тот день только женщин, среди которых были Пираллия, Ливилла и жрица храма Исиды. Сам он появился очень поздно и выглядел так, будто только что проснулся.

Император без конца зевал, но тут же успокоил собравшихся за столом:

— Не вы, дорогие гости, заставляете меня зевать, а почти бессонная ночь, которую я провел в неустанных трудах на благо империи. И боги иногда устают. Это ведь не свойственно человеку — довольствоваться тремя-четырьмя часами сна? Сколько ты сегодня спал, Корнелий Сабин?

— Восемь часов, император.

Калигула победно оглядел гостей.

— Слышали? Уже из этого следует божественность моей природы. Сабин — трибун одиннадцатого легиона в Азии, прислан легатом в Рим для решения вопроса о его наказании. Но вас, женщин, это не касается, да и не заинтересует.

Он обратился к Ливилле.

— Что-то я давно не видел тебя, сестра. Как дела у твоего поэта? Он еще не отправился к Орку?

Ливилла ответила спокойно.

— Сенека по совету врача отправился в Альпы, потому что только горный воздух может ему помочь. Но надежда не велика…

— Жаль, он мог бы подарить миру еще столько книг… Впрочем, таких поэтов, как он, полно. Присмотришь себе другого.

— Предоставь решение мне. Тут я обойдусь без твоих советов.

Калигула улыбнулся:

— Прости, дорогая, не буду настаивать. Пираллия, ты не сыграешь нам что-нибудь на лютне?

— Нет, Гай, — дерзко ответила гречанка. — Я не люблю играть на пустой желудок.

Калигула рассмеялся, будто услышал очень веселую шутку. Он хлопнул в ладоши, и сразу же внесли блюда.

Ливилла между тем рассматривала Сабина, чьи пышные каштановые волосы и сверкающие голубые глаза немало возбудили ее интерес.

«В нем есть что-то юношеское, — думала она, — и в то же время чувствуется опыт общения с женщинами».

Он казался ненамного старше ее, но такое вряд ли могло быть, ведь в двадцать два года никто не становится трибуном. Их взгляды встретились, и ни Ливилла, ни Сабин глаз не опустили. Калигула, от которого ничто не могло утаиться, заметил, как они переглядываются.

Он обратился к Сабину.

— Берегись Ливиллы, трибун. Собственно, она замужем; ее мужа я отправил из Рима в провинцию, но она предпочла остаться: видишь ли, литературные интересы, правда в основном не к произведениям, а к их авторам.

Он зло рассмеялся и в шутку погрозил сестре пальцем.

— Я осталась по твоему желанию, Гай. Ты, похоже, об этом забыл.

— Бог никогда ничего не забывает! — вспылил Калигула, заглатывая огромный кусок мяса.

После обеда Пираллия взяла лютню и спела несколько любовных песен. Сабин радовался, что все проходит так непринужденно, и почти забыл, что сидит за одним столом с человеком, заставившим дядю Кальвия вскрыть себе вены.

Калигула хлопнул в ладоши и объявил:

— Трапеза окончена! Мне надо кое-что обсудить с глазу на глаз с трибуном.

Поднимаясь из-за стола, Ливилла посмотрела на Сабина, и ему показалось, что взгляд этот приглашал его к новой встрече.

То, что Калигула назвал разговором с глазу на глаз, не совсем являлось таковым, потому что два высоченных германца так и остались неподвижно стоять за спиной императора.

— Итак, трибун, ты напал в Эфесе на рынке на беременную женщину. Верно?

— Не то чтобы напал, император. Я хотел ей кое-что сказать, а потом…

Император остановил его жестом:

— Можешь не оправдываться. Я люблю дерзких людей — конечно, если их дерзость направлена не на меня. Ничто я не ценю в себе больше, чем отсутствие стыда. Я считаю это качество высшей добродетелью. От штрафа ты освобождаешься: с гречанкой, похоже, ничего плохого не случилось. Ты уже принял наследство дяди? По-своему он был достойным человеком и искупил вину, уйдя из жизни, по древнему римскому обычаю. При этом он не забыл своего императора, упомянув его в завещании. Могу только надеяться, что примеру Кальвия последуют другие.

В этот момент Сабину стало ясно, что сидящий напротив него человек собирался погубить Рим, что он ни перед чем не остановится в стремлении получить имущество патрициев и конец этой жуткой игре в смерть придет только с его концом. Теперь он видел, что Херея сказал правду и адвокат тоже не лгал. Мертвые неподвижные глаза изучали Сабина, как необычный предмет.

— Я тебе задал вопрос.

— О, прости, император. В твоем божественном присутствии мой рассудок помутился. Не мог бы ты повторить вопрос?

— Ты хочешь оставить службу?

— Не совсем так, император, потому что отныне я желаю служить только тебе, стать преторианцем, чтобы быть поблизости от твоей божественности и в знак благодарности за то, что ты оставил мне часть наследства.

Калигула никак не ожидал такого, и выглядел озадаченным.

— Почему нет? Среди моих преторианцев давно не было Корнелиев; кроме того, два трибуна стали старыми и оставляют службу.

Сабин упал перед императором на колени и поцеловал унизанную кольцами руку.

— Встань. Трибунам не подобает так себя вести.

— Это только потому, что я счастлив… — Сабин почувствовал себя на сцене.

— К службе приступишь, когда мы вернемся из Германии. В конце сентября я собираюсь выступить в поход, покорить Британию и завершить дело, начатое Юлием Цезарем. Пусть пока твое имя внесут в список преторианцев.

Отъезд императора произошел неожиданно, потому что все рассчитывали, что он дождется весны. Вместе с ним в огромном обозе отправились в германские земли актеры, певцы, проститутки и гладиаторы. Свита протянулась на полмили, включая хозяйственную поклажу и целые возы актов, за которыми присматривали дюжины секретарей, писарей и их помощников. Поскольку Калигула должен был отсутствовать в Риме больше года, все правительственные бумаги он увез с собой. Император и не думал выпускать власть из своих рук хотя бы на день. Официально его замещали два консула, но каждый знал, что их должности со времен Августа не значили ничего.

Принцепса сопровождали его сестры, Эмилий Лепид и, конечно, Лентулий Гетулик, главнокомандующий верхнегерманскими легионами.

Лоллию Павлину, императрицу, Калигула оставил дома, но взял с собой Цезонию, свою новую возлюбленную, которую он просто забрал у мужа.

Милоний имел мастерскую, где шили кожаные изделия: сапоги, сумки, седла и сбрую, и очень хотел получить большой заказ от армии. Для этого он давал взятки секретарям Калигулы и в конце концов его с Цезонией пригласили к императору. С Палатинского холма Милоний возвращался с заказом, но без жены.