Турецкий безумно уставал от постоянного напряжения, голова его опускалась, слипались веки. Ему тут же вкатывали очередную дозу кофеина, взбадривали, чтобы продолжать и продолжать многочасовые допросы. Бандиты уставали и уходили, оставляя включенной сильную лампу, свет которой стал действовать на мозги, подобно солнцу, расплавляющему воск. Есть ему не давали, пить тоже. Только один раз подвели к какой-то двери, открыли ее, и на Сашу пахнуло такой тухлятиной, что его чуть не вывернуло. «Давай сюда, — хмыкнул Наркоман, держа его за левую руку, — не боись, хер не откусят…» Трупы они, что ли, сюда сваливают? — мелькнула мысль, от которой всего передернуло. Он, сдерживая дыхание, сделал свое дело, и его снова вернули на стул, сковав обе руки. Так и не удалось узнать, сколько времени. Во всяком случае, казалось, что прошло уже ничуть не меньше суток. Хотя, черт знает, ведь в такой ситуации время может и тянуться бесконечно, и мчаться с сумасшедшей скоростью. Поди разберись…

Больше всего он боялся прекратить выдавать им информацию. Ведь это означало бы, что он полностью выпотрошен и может быть уничтожен за ненадобностью. И Саша тянул, сколько мог, имитировал обморочные припадки, частичную потерю сознания, бредовые галлюцинации, перемежая их минутами вполне трезвого и отчетливого понимания сути задаваемых вопросов.

Что там, наверху, — ночь или день, он, разумеется, не знал. Только однажды, после довольно длительного перерыва в допросе, услышал, как сладко зевнул Наркоман, который постоянно находился у Турецкого за спинкой стула. Для создания общей атмосферы бодрости, надо понимать. И этот зевок подсказал воспаленному мозгу Турецкого, что тот, видимо, недавно вылез из постели. Еще толком не проснулся. Значит, сейчас утро. Но какого дня?..

Вопросы снова, в сотый, наверно, раз, пошли про проклятый «фольксваген». Зачем взяли на Петровку, что в нем искали, что нашли?.. Турецкий тут почти ничего не скрывал, все рассказал про пальцевые отпечатки киллеров, даже про то, на чье имя он был взят. Промолчал лишь об осколках ампулы и отпечатки пальцев Кочерги. Эти последние факты Турецкий скрыл потому, что они потянули бы за собой новую цепь вопросов, которые уж точно не могли бы привести ни к чему хорошему. Пусть они пока считают, что версия о самоубийстве Кочерги полностью удовлетворяет следствие. Если сейчас Турецкий для этих бандитов просто отдыхающий в Германии дурак, то в противном случае они непременно заподозрят в нем хитрого лазутчика… Хотя нелепо рассчитывать на какое-то снисхождение с их стороны. Ну, в конце концов, на каком-то очень опасном этапе можно вспомнить и этот факт и тем самым еще немного оттянуть трагический финал…

Заметив, что Турецкий начал попросту сипеть — все в горле давно и напрочь пересохло, и как он еще говорил, сам не мог понять, — Елейный велел влить ему в рот банку пива. Ведь они наверняка записывали его на магнитофон, потому что Саша не слышал шелеста переворачиваемых страниц бумаги. Значит, им стало просто плохо слышно, что он выдавливал из себя. Пиво утолило жгучую жажду, но и расслабило, снова потянуло в тяжелый сон.

Наркоман тут же воткнул ему иглу шприца, но и укол помог ненадолго. Саше уже и не надо было имитировать безумную усталость. Он действительно еле соображал, что с ним происходит, и на все вопросы бормотал что-то неразборчивое.

Видимо, это последнее обстоятельство и переполнило чашу их терпения. Хотя внешний вид Турецкого демонстрировал, что он уже полностью и окончательно отключился, а сам Саша в этот момент молил Бога, чтобы тот не дал ему уснуть, провалиться в черноту, остатками угасающего сознания Турецкий понял, что разговор о нем пошел уже без утайки. Бандитам нечего и незачем было теперь скрывать от него. Перед ними полулежал на стуле полутруп, не способный ни на какие истерики или опасные выходки.

— Все, будем кончать, — заявил Елейный безапелляционно. — Только время зря теряем. Конечно, я понимаю, этот долбаный Гладиатор нас затрахает, но вы же сами видите, что легавый уже персонально копыта отбрасывает, а нам тут на кой хер лишняя вонь?

Ему возразил грубый голос:

— Я ж не против, да только указания такого я не помню, чтоб нам его мочить. Колонуть — да, а чтоб по-мокрому…

— Ты помолчи, Колун, — перебил Елейный. — Я здесь старший, мне и знать, что делать. Такое мое решение: легавому в глотку влить бутылку водяры — и в реку. У этого, у Шванхеймского моста, и нырнет белый наш лебедь, сизокрылый, кхе-кхе.

— Это ж куда везти!

— А вот и славно: ночь — милое дело, ребятки. Через день-другой отловят, то да се, пьяный русский пузыри пускал. Кого искать-то станут? Он что тут — первый такой? Гном, тащи сюда бутылку…

Саша сквозь пелену сна чувствовал, как его стаскивают со стула, вливают в горло раскаленную жидкость, которая, все опаляя, скапливается внутри и начинает раздирать внутренности каким-то страшным, замедленным взрывом. Он слабо дергался в жестких клещах, сжимавших его со всех сторон, захлебывался и отчаянно сопротивлялся насилию, но со стороны это сопротивление выглядело как слабые предсмертные конвульсии.

Бандиты быстро вытащили почти бездыханное тело Турецкого наружу и сунули в раскрытый багажник синего «мерседеса». Потом Елейный, грубый Колун и голубоглазый Гном сели в машину и умчались в город. Наркоман, внимательно оглядевшись по сторонам, притворил ворота и ушел в дом.

5

Синий «мерседес» проехал через мост, свернул направо и, проскочив мимо небольшого кладбища, выбрался на набережную Майна. Впереди были шлюзы, у невысокого берега пришвартовались несколько барж и небольшая яхта. «Мерседес» двигался тихо, боковые стекла его были опущены, и пассажиры в салоне наблюдали за тем, что делается на набережной. Встречных машин не было. На баржах — тоже никакого движения. Только на яхте над рубкой краснел маленький фонарик И нигде никаких голосов — тишина. «Мерседес» подъехал к самому парапету и остановился. Из машины вышли трое, открыли багажник, посветили ручным фонариком.

— Твою мать! — неожиданно злобно выругался один из них. — Да он же мне тут все засрал! Кто отмывать-то будет?

— Ничего, — тихо остановил его ласковый голос второго, — Гному поставишь, он тебе все языком вылижет. Да, Гном?

— А пошел бы ты! — рявкнул третий.

— Ну-ну, без шума, видишь, народ кругом спит, чего кричишь-то? Давай лучше пощупай, есть у него пульс или уже накрылся?

— А ты сам щупай, у него все руки в блевотине, больно мне надо…

— Ну ладно, все равно убирать-то нужно… — примирительно сказал второй. — Давайте берите его там за что можно и — туда, — он махнул рукой за парапет.

Матерясь, двое других вытащили из багажника бездыханное тело и положили на парапет.

— Может, приделать его на всякий случай? — спросил здоровенный Гном.

— А он и так не дышит, — брезгливо склонившись к телу, сообщил другой. — Ладно, ребятки, Бог нас простит, одним легавым все же меньше. Давайте его, давайте! — И он показал обеими кистями рук, чтоб тело поскорее спихнули в воду.