В качестве председателя правления я по-прежнему провожу большинство дней у себя в офисе. Я смотрю на все эти здания вокруг себя и не вижу зданий. Я вижу храмы. Каждое здание — храм, если вы делаете его таковым. Я часто вспоминаю то знаковое путешествие, которое я совершил в возрасте 24 лет. Я вспоминаю, как стоял высоко над Афинами, пристально вглядываясь в Парфенон, и постоянно испытываю ощущение, что время как бы сворачивается, накладывается само на себя.

Меж зданий кампуса, вдоль дорожек университетского городка висят огромные баннеры: фотографии суператлетов, сделанные во время их выступлений, легенд, гигантов и титанов, которые подняли «Найк» на высоту, которая превзошла уровень просто бренда.

Джордан.

Кобе.

Тайгер.

Вновь не могу не вспомнить свое кругосветное путешествие.

Река Иордан.

Мистический Кобе, Япония.

Первая встреча в «Оницуке», на которой умолял дирекцию компании дать мне право продавать кроссовки «Тайгер»…

Может ли все это быть совпадением?

Думаю о бесчисленных офисах «Найка» по всему миру. И у каждого, независимо от того, в какой стране он находится, номер телефона заканчивается на 6453 — буквы, расположенные рядом с цифрами, на наборном диске складывались в слово «Nike». По чистой случайности, если прочитать эти цифры справа налево, получается лучший результат, с которым Пре пробежал дистанцию в одну милю, — с точностью до десятых долей секунды: 3:54,6.

Говорю: по чистой случайности, но так ли это? Могу ли я думать, что некоторые совпадения больше, чем совпадения? Буду ли я прощен за то, что думал или надеялся, что Вселенная или некий управляющий мною дьявол подталкивают меня, нашептывают мне? Или просто играют со мной? Может ли это быть действительно ничем, кроме как везучей географической случайностью, — обнаружение древнейшей пары обуви за всю историю археологии — сандалий, которым больше девяти тысяч лет… в одной из пещер в Орегоне?

Можно ли утверждать, что нет ничего странного в том, что сандалии были найдены в 1938 году, когда я родился?

Я всегда испытываю острые ощущения, прилив адреналина, когда проезжаю пересечение двух главных улиц кампуса, каждая из которых названа именем одного из отцов-основателей «Найка». Весь день, каждый день охранник у главных ворот дает одни и те же разъяснения посетителям, как проехать. Для того чтобы попасть туда, куда вы хотите, поезжайте по Бауэрман-драйв до пересечения с Дел-Хэйес-вей… Мне также доставляет огромное удовольствие прогулка мимо оазиса в центре кампуса — мимо японских садов «Ниссо Иваи». С одной стороны, наш кампус — это топографическая карта истории и развития «Найка», с другой — диорама моей жизни. Ну, а с еще одной стороны — это живое, дышащее выражение ценнейшей человеческой эмоции, возможно, самой жизненно важной из всех после любви. Благодарности.

Самые молодые сотрудники компании «Найк», похоже, испытывают ее. С лихвой. Их глубоко волнуют имена, которыми названы улицы и здания, как и давно минувшие дни. Как Мэтью, просивший рассказать ему на ночь какую-нибудь историю, они настойчиво просят поведать им о прошлом. Они всякий раз переполняют конференц-зал, когда приезжают Вуделл или Джонсон. Они даже организовали дискуссионную группу, неформальный мозговой танк, для того чтобы сохранить первоначальный дух новаторства. Они называют себя Духом 1972 года, что греет мое сердце. Но в компании чтут историю не только молодые люди. Я вспоминаю июль 2005 года. В разгар какого-то мероприятия, не могу сказать точно какого, Леброн Джеймс просит меня конфиденциально с ним переговорить:

«Можете уделить мне минуту, Фил?»

«Разумеется».

«Когда я впервые подписал с вами спонсорский контракт, — говорит он, — я мало что знал об истории «Найка». Поэтому я восполнял пробел, читая».

«Да?»

«Вы — основатель».

«Ну. Со-основатель. Да. Это удивляят многих».

«И «Найк» родился в 1972-м».

«Ну. Родился?.. Да. Полагаю, что так».

«Отлично. Поэтому я пошел к своему ювелиру и попросил его мастеров отыскать мне часы «Ролекс» выпуска 1972 года».

Он вручает мне часы. На них гравировка: «С благодарностью за то, что дали мне шанс».

Как обычно, я ничего не говорю. Я не знаю, что сказать.

Только шансом это назвать было нельзя. Он был довольно близок к тому, чтобы стать настоящей звездой. Но относительно предоставления шансов людям — он был прав. Можно, пожалуй, сказать, в этом и была соль.

Иду на кухню и наливаю еще один бокал вина. Вернувшись к своему креслу, какое-то время наблюдаю, как вяжет Пенни, и на меня со все ускоряющейся быстротой, хаотично, наскакивая друг на друга, начинают набегать мысленные образы. Впечатление такое, будто я стараюсь вышить узор из этих воспоминаний.

Я вижу Пита Сампраса, сокрушающего всех своих противников на одном из своих Уимблдонских турниров. После того как он зарабатывает окончательные очки, он бросает свою ракетку на трибуны — мне! (Она пролетает надо мной и поражает зрителя, сидевшего за мной, который, естественно, подает в суд.)

Вижу главного соперника Пита — Андре Агасси, несеянного игрока, как он выигрывает Открытый чемпионат США по теннису и подходит ко мне после финального сета весь в слезах: «Мы сделали это, Фил!»

Мы?

Я улыбаюсь, когда Тайгер в Огасте — или это было в Сент-Эндрюсе? — делает своей клюшкой завершающий катящий удар на грине. Он обнимает меня — и задерживает в своих объятиях несколько дольше, чем я ожидал.

Я перебираю в памяти многие частные, интимные моменты, которые делил с ним, Бо Джексоном, Майклом Джорданом.

Остановившись в доме Майкла в Чикаго, я поднимаю трубку телефона, стоящего рядом с постелью в комнате для гостей, и вдруг слышу из аппарата голос: Могу ли я чем-нибудь помочь? Это обслуживание по вызову. Настоящее, круглосуточное обслуживание, как в гостиничном номере, типа «чего вашей душе угодно».

Я вешаю трубку, забыв закрыть рот.

Они все мне как сыновья, как братья — моя семья. Не меньше. Когда умирает отец Тайгера, Эрл, церковь в Канзасе вмещает в себя меньше сотни людей, и мне оказывается честь быть среди приглашенных. Когда убивают отца Джордана, я лечу в Северную Каролину на похороны и обнаруживаю, что для меня зарезервировано место в первом ряду. Все это, разумеется, возвращают мои раздумья к Мэтью.

Я думаю о его долгом, сложном поиске смысла жизни, своей индивидуальности. Меня. Его поиск часто выглядел таким знакомым, хотя Мэтью не хватало моей удачи или моей способности сосредоточить внимание. И моего чувства неуверенности, незащищенности. Возможно, если бы он обладал большей неуверенностью, незащищенностью…

Весь в стремлении найти себя, он бросил колледж. Он экспериментировал, баловался, бунтовал, спорил, убегал. Ничто не помогало. Затем, наконец, в 2000 году, казалось, он был рад стать мужем, отцом, филантропом. Он был вовлечен в работу с Mi casa, su casa («Мой дом — твой дом» (исп.). Прим. пер.), благотворительным фондом, который занимался строительством сиротского дома в Сальвадоре. Во время одной из своих поездок туда, после нескольких тяжелых, но приносивших удовлетворение дней работы, он сделал перерыв. Отправился с двумя друзьями на глубоководное озеро Илопанго нырять с аквалангом.