Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не рано ли? — Полетаев старался не смотреть ей в глаза. — Еще двух нет.
— Но Филиппу же вы предложили.
— Он потерял много крови.
— Я тоже много чего потеряла.
— То, что потеряла ты, вином вряд ли восстановишь. — Подполковник присел на край кровати и поправил больному одеяло, — Но об этом как-нибудь в другой раз. Как вы себя чувствуете, дорогой Филипп?
Кервель снова расстонался.
— Ах, mon cher, и не спрашивайте. Слаб. Еще очень слаб…
— Мне грустно это слышать…
— Спасибо…
Даша, пользуясь тем, что на нес никто не обращает внимания, состроила рожу.
— …Так вы полагаете, мне следует покинуть Москву?
— Это будет самое разумное, что следует предпринять в данных обстоятельствах.
— А как же Ди-ди?
Даше пришлось срочно приводить лицо в нормальное состояние.
— Ваша Ди-ди сегодня уже — фьють! — ответил за нее Полетаев и сделал выразительный жест над головой, — улетает.
— Как улетает? Куда улетает? — Филипп едва не выскочил из больничной пижамы. — Без меня?
Молодая женщина рассмеялась. Нет, на француза невозможно сердиться.
— Филипп, надеюсь, вы не думаете, что я возвращаюсь и Европу, а вас бросаю здесь… Нет, нет, моя поездка связана с дальнейшим расследованием. Оно вошло в решающую стадию.
Месье Кервель предпринял решительную попытку подняться:
— Тогда тем более не вздумайте. — Сильная слабость заставила его опуститься на подушки. — Прошу вас, подождите, пока я поправлюсь. Вы же слышали, что сказал Сергей Павлович — это опасно.
— Не опаснее, чем с вами. Тем более что преступник стрелял именно в вас — Даша многозначительно покивала головой. — Так что одной мне будет даже спокойнее.
Месье Кервель пытался найти новые аргументы, но решительный настрой племянницы показывал, что его усилия будут тщетны.
— И куда вы намереваетесь отправиться?
Полетаев хотел ответить за нее, но Даша его опередила.
— Не обижайтесь, Фи-фи, я бы хотела сохранить это в тайне. Для безопасности всех нас.
— Ну вот, — обиделся Филипп, — вы уже и мне не верите… Даше стало неловко, она совсем не то имела в виду.
— Что вы, Фи-фи! Просто пока об этом, кроме меня, знают всего два человека, известно, с кого шкуру драть в случае провала… — Она бросила выразительный взгляд на демонстративно позевывающего подполковника.
Тот похлопал ладонью по рту:
— Ты для начала от хвоста избавься, а потом уж окружающих пугай. Дарья Николаевна Штирлиц.
Даша сдержанно вздохнула:
— Сергей Павлович, может быть мы оставим месье Кервеля отдыхать, а сами прогуляемся?
— Но я совсем не устал! — запротестовал Филипп, — Мне так грустно одному…
— Скоро вы поправитесь, и мы втроем отправимся в какое-нибудь веселое местечко, а пока вам нужно отдыхать. — Полетаев погладил француза по нежной, тонкой руке, — Дарья Николаевна улетает, а я к вам еще зайду. Договорились?
— Что мне остается… — плаксиво ответил Филипп.
— О чем ты хотела со мной поговорить?
Даша застегнула молнию на куртке до самого верха.
— Перед тем как отправиться на другой конец земли, мне хотелось бы наконец услышать всю правду.
— О какой правде идет речь? — Полетаев достал сигарету. — Тебе не предлагаю, ты у нас вроде как бросила,
— Спасибо за заботу. Правда — она, как известно, одна.
— Не скажи, — возразил подполковник, осторожно стирая растаявшую снежную каплю с крышки золотого портсигара. — Правда одной быть не может — у каждого она своя.
— Мне на твои софистические выкладки начхать! — фыркнула Даша. — Последний раз по-человечески тебя прошу: расскажи все, что знаешь о сыне моего деда.
— Каком именно сыне? У него, насколько мне известно, их было несколько.
— Ты прекрасно знаешь, о каком. О родившемся во втором браке — Николае.
Глубоко затянувшись, подполковник всматривался в серое небо. Как всегда, в конце октября погода издевалась над москвичами: под ногами хлюпала какая-то полурастаявшая пакость, а с неба тем временем сыпалось и вовсе что-то невообразимое, хотя такое же мокрое и гадкое. Разве что чуть почище.
— А с чего ты решила, что у меня есть о нем какие-то сведения?
— Не считай меня глупее, чем я есть на самом деле. — Даша пыталась отковырнуть носком сапога примерзшую листву. — Я хорошо тебя знаю и уже давно обо всем догадалась.
Подполковник повел плечом. Он не собирался спорить, просто поддерживал разговор:
— Все равно не понимаю, о чем ты.
— О причине твоего пристального внимания к моим семейным проблемам.
— Что за причина? — без особого любопытства поинтересовался Полетаев, выпуская в небо густую сизую струю дыма. — Не напомнишь ли мне еще раз? А то я что-то подзабыл.
— Пожалуйста. — Даша сунула руки в карманы. — Только давай будем двигаться, а то я замерзну.
— Да, конечно…
Они не спеша тронулись по аллее, засаженной деревьями, породу которых сейчас трудно было определить — все живое чернело одинаковым мокрым блеском, передавая свою безнадежную одинаковость и земле, и небу, и тем немногим, кто отважился в такой день пройтись под их обнаженными кронами.
Даша начала спокойно, не торопясь, словно беседуя сама с собой:
— Я знаю, что вторая жена моего деда сбежала с неким капитаном Линьи, заподозренным советской разведкой в шпионаже. Возможно, в этом не было бы ничего сверхъестественного — в те времена за такие «мелочи» сажали пачками — но в случае с Линьи, полагаю, подозрения были вполне обоснованы.
— Даже так?
— Да. В Америке, куда Линьи удрал, его фактически обвинили в том же самом. И тогда он перебрался на Тайвань. То бишь, на то время, в Японию. Галина и ее дочь по дороге умерли, а вот мальчик выжил. Линьи Николая усыновил.
Лицо Полетаева по-прежнему хранило спокойствие.
— А вот дальше я могу только предполагать ход твоих рассуждений. — Даша остановилась. — Он приблизительно таков: раз Линьи был шпионом, значит, и мальчика воспитал соответствующим образом, и когда тот достиг совершеннолетия, при первом же удобном случае перебросил его в СССР, разумеется, со шпионско-подрывными целями. Что, разве я не права?
— Конечно, ты права, — вежливо ответил подполковник. — Абсолютно всегда и абсолютно во всем. Даже тогда, когда у меня на этот счет особое мнение.
Его равнодушие начинало нервировать. Даша решила перейти в нападение.