не знал, что ему делать со всей этой болью и криками, которые сам зачем-то собрал в одном месте; а точнее — знал, что не знает. Общий курс медицины он забыл с облегчением сразу после диплома, потому что тогда еще понял, что для этого не годится. Потому что он обманул их, ведь он был не врач. Ненастоящий врач, никогда о себе так не думал, а теперь опять зачем-то вмешался и, неизбежно — он ясно увидел, что так и будет, — просто продлит их страдания.

— Делать вы будете что-нибудь или нет?! — повторяла жена человека с дробью в боку. — Ну течет же, вы делать что-нибудь будете, говорю, ну чего вы сидите-то... просто!.. так! — и на слове «так» замахнулась вдруг и ударила маленького стоматолога в плечо кулаком.

Плечи у него затекли, пальцы ломило, салфетки снова промокли. И еще у него опять страшно ныла спина, сильнее даже, чем раньше. Сделать ему надо было сейчас только одно — убрать руки, но даже этого он почему-то не мог.

Человек, из которого вытекала кровь на банное полотенце в полоску, шевельнулся и заморгал.

— Не давите, чего вы так давите, больно... — и пожаловался: — Пол холодный.

Асфальт был горячий и липкий, и все вокруг было липкое и горячее, мокрое — и воздух, и полосатое полотенце, и сам стоматолог, который поэтому не любил ни тропические курорты, ни баню, а летом всегда ждал зимы. Чистой белой зимы, и чтоб лес, и бежать на лыжах, а с деревьев неслышно падает снег. Стоматолог зажмурился и представил лыжню, тишину и еловые ветки, опущенные до земли.

— Это вы доктор? — спросили рядом, и ему опять постучали в больную спину, как в дверь.

Он обернулся, чтоб крикнуть уже наконец, что нет, он не доктор, разве не ясно, но не крикнул, потому что увидел попа. Настоящего батюшку в рясе, с пышной седой бородой и крестом. На короткий ужасный миг стоматологу показалось, что явился батюшка отпевать или, как там у них, принимать покаяние и предложит все это сейчас человеку с дробью в боку и его сердитой жене. Или даже не станет и предлагать, а начнет прямо сразу крестить, возлагать красивые белые руки и что-нибудь запоет. То же самое, вероятно, решила и сердитая женщина в майке с Симпсоном; по лицу ее стало видно, что сейчас она уже точно затеет драку.

— Тут немного, но они сильные, — промолвил батюшка, угрозы никакой не замечавший. На красивой белой его ладони лежали две коробочки трамадола: одна вскрытая, одна целая. — Очень сильные, их не всем, наверное, можно...

— Да, я знаю, — сказал стоматолог, который вот тут, так уж вышло, действительно знал достаточно. Например, что две эти неполные коробочки легко обезболят весь его обреченный госпиталь целиком на ближайшие шесть или восемь часов. Что, наверное, даже шесть часов уже больше, чем нужно. И что седовласому батюшке не стоило бы водить машину, а скорее и самому бы лучше лежать и готовиться к встрече с главным своим начальством.

Правда, взять коробочки стоматологу было нечем. Он все еще не мог убрать руки — напротив даже, прижал их покрепче. Потому что наконец вспомнил, зачем он сюда бежал и в чем смысл. Как же глупо, что он забыл.

— Они вам что, не нужны? — спросил батюшка хмурясь. Голос у него был низкий и строгий, ладонь заметно дрожала.

— Нет, что вы, — сказал стоматолог быстро. — Нет-нет, очень, спасибо, очень как раз нужны! Дорогая моя, если вам будет не сложно... — обратился он к сердитой женщине, которая минуту назад ударила его кулаком, и улыбнулся самой любезной, самой врачебной своей улыбкой.

И в эту секунду внезапно ослеп. Тьма опустилась мгновенно, как если бы ему выстрелили в затылок или надели на голову черный мешок. Как если бы выключили свет.

В полукилометре от самоназваного госпиталя, между пустым Мицубиси Паджеро и такой же пустой Ладой Приора горбоносый визит-профессор наступил в темноте на папку «Узнаваемость бренда: позитивное влияние на продажи». Потерял равновесие, снова ушиб колено и, скорее всего, упал бы, но его подхватил молодой полицейский и упасть ему не позволил.

Где-то шагах в тридцати от них седая владелица желтого Ситроена высунула голову в чернильную тьму, как в открытый космос, и позвала:

— Чарлик! Чарлик, детка! Говорила же, надо было на поводок, — сказала она потом, оборачиваясь к мужу, однако внутри Ситроена была та же самая чернильная тьма.

Муж попробовал взять ее за руку, но промахнулся и руки не нашел.

— У вас есть же фонарик? — спросил профессор у лейтенанта. — Вам должны выдавать.

— Да конечно, — отвечал тот. — Ага. И айфоны еще. И реактивные ранцы.

— Чарлик! — снова раздалось спереди, громче. — Чаааарлиииик! — И лейтенант узнал голос. Вот теперь они его выпустили, подумал он, вот теперь. Ну охуеть.

— Ну охуеть, — сказала девушка в алом кабриолете (уже не голая, в платье) и задрала голову к невидимому потолку и погасшим лампам. Только, в отличие от хозяйки Чарлика, ее никто не услышал.

Точно так же черно и безлюдно было теперь возле Майбаха, откуда унесли не только раненых, но и мертвых. А вернее, почти безлюдно, потому что у запертой двери в стене сидели на полу последние двое: мужчина и женщина из Тойоты, которые за передвижным госпиталем не пошли. Она — с краденым из микроавтобуса ломиком, он — с тетрадкой, исписанной школьным почерком своей дочери. Сказать им другу другу было нечего, и они не говорили.

Легонько цокая когтями, в проходе между машинами возник рыжий ирландский сеттер, уже два часа абсолютно свободный. Почуял людей и остановился, не решаясь приблизиться. Женщина из Тойоты услышала, как он дышит, и сжала покрепче свой краденый ломик. Мужчина щелкнул зажигалкой, как если бы собирался поджечь тетрадку, но вместо этого встал и поднял зажигалку над головой. Неровный круг света поднялся с ним, лизнул запачканную стену и замер, дрожа, у потолочного вентилятора. Лопасти не двигались.

— Отключилось, да? — испуганным шепотом спросила женщина в майке с Гомером Симпсоном. — Всё, да? Насовсем, да?..

Где-то рядом заплакали, но тоже как будто шепотом. И вообще было очень тихо, как если бы вместе с лампами выключился и звук.

Насовсем, да, подумал стоматолог и неожиданно успокоился.

— Дорогая моя, — сказал он в темноту, — будьте любезны. Давайте мы сейчас встанем с вами тихонечко. Там две коробочки, надо взять и не рассыпать...

И тут же ослеп во второй раз, потому что у стоявшего поблизости внедорожника внезапно зажглись фары и в лицо ему ударил голубой ксеноновый свет, яркий, как операционная лампа. Весь его потерявший надежду госпиталь ахнул, как один человек. Через мгновение в сиянии возник силуэт — узкая, легкая фигура, которая и пола словно бы не касалась, а висела в горячем воздухе и вот-вот должна и вовсе была, наверное, распахнуть крылья или взлететь к потолку. Грузный батюшка размашисто перекрестился.

Смаргивая слезы (руки у него по-прежнему были заняты), доктор пригляделся и узнал юного своего бессловесного спутника. Темнолицый мальчик из Газели захлопнул дверцу внедорожника и хромал к нему вдоль ряда с широкой счастливой улыбкой. Левый тапок у мальчика порвался, резиновая подошва скребла по асфальту. В сером от пыли носке была дырка.

— Дорогая моя, — сказал доктор. — У меня к вам еще одна будет просьба, попробуйте найти нож.