– Я не хочу, чтобы меня нашли.

– Тогда пойдем, молокосос. На сожаления нет времени.

С тупой покорностью Чаз последовал за одноглазым отшельником с тенистого холма в жаркую и плоскую саванну. Меч-трава резала тело Чаза с каждым шагом, но он больше не ощущал боли. Невдалеке тот же участок болота пересекали две кремовые змеи, толстые, как буксирный канат, они текли плавно и бесстрашно, их возбуждало новое окружение, в то время как Чарльза Региса Перроне оно приводило в ужас.

– Я понял, что был настоящим дураком, – крикнул он вслед бродяге. – Но люди меняются, если дать им шанс.

– Халдеман не изменился, – бросил мужчина через плечо. – Кроме того, не думаю, что ты – дурак обыкновенный, Чаз. Я думаю, ты – полное ничтожество.

Чаз не совсем понял, о чем речь, но, учитывая контекст, предполагал худшее. Рикка несомненно нарисовала максимально нелестный портрет.

Чем глубже они заходили в негостеприимную глушь, тем тяжелее на плечи Чаза ложился свинцовый груз осознания его положения. «Боже, – думал он, – никакой передышки, чтобы спасти жизнь. В прямом смысле».

Где-то через час изгой в купальной шапочке перестал маршировать и достал помятую флягу, которую Чаз схватил без малейшего зазрения совести. Жадно глотая воду, он сообразил, что седой бродяга, возможно, точно знает, сколько именно пенисов у самца аллигатора.

Еще один вопрос, на который нет утешительного ответа.

И еще такой вопрос: что со мной будет?

Такое впечатление, что сумасшедший бродяга читал его мысли.

– Ты когда-нибудь читал Теннисона? Думаю, вряд ли, – произнес он. – «Природа, чьи клыки в крови»[83]. Очень знаменитая строчка.

Ничего хорошего это Чазу не сулило.

– Я что, не возвращаюсь в Бока-Ратон, да?

– Нет, доктор Перроне, не возвращаетесь.