язычества, также зарывали обыкновенно кости жертвенных животных, дабы они не сделались добычей зверей и тем не подверглись осквернению. — Что же касается неумеренности за праздничным пиром, то до настоящего времени словаки в годовой зимний (рождественский) праздник считают необходимым за обрядной трапезой наедаться до изнеможения, или, как они выражаются, «do rozpuku», вследствии чего и самый св. вечер получил у них, на народном языке, название «обжорного». (Sbor. Mat. Slov. 167.) — Малоруссы при том же случае считают долгом насыщаться взваром и кутьей до крайней возможности, последствием чего обыкновенно бывает боль в животе. (Терещенко. Быт русского народа. VII, 63.) — Народы литовские, как увидим ниже, за обрядной трапезой наедались «до рвоты».

133

Vita. S. Ott. II, 14.

134

Vita. S. Ott. III, 4.

135

См. у Котляровского. Сказ. об Отт. 60.

136

Hist. eccl. II, 18

137

Chron. I, 83.

138

Hist. Dan. 825. — К жертвенным обрядам следует отнести и характерный обычай лютичей, упоминаемый Титмаром: «При заключении мира, — говорит он, — лютичи отрезают у себя волосы с макушки и передают их другой, договаривающейся с ними стороне, правой рукой, вместе с пучком травы» (Chron. VI, 18). Замечательно, что, по свидетельству Геродота, сходным образом чествовались на острове Делосе умершие гиперборейские девы: местные девушки и юноши, в виде чествования умерших дев, приносили на могилу свои волосы, намотанные на прялки (девушки) или на какое-либо растение (юноши). (IV, 34). — Бельский рассказывает, что чехи в 734 году, оплакивая смерть Любуши, бросали в возженный у ее могилы огонь обрезанные волосы и ногти (M. Bielski. Kron. ws. sw. L. 220). — До сего времени в Черногории матери и сестры умершего отрезают свои косы и кладут их в могилу вместе с дорогим покойником. (Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу I, 117.)

139

Штритер. Изв. Виз. ист. III, 39.

140

Срезневский. О языческом богослужении древних славян, 21.

141

ПСРЛ I, 34.

142

Костомаров. Памятники старинной русской литературы. I, 235.

143

Сага Олаф. Тригвес. Рус. Ист. Сбор. IV, 47.

144

Доп. к акт. ист. I, 27–28.

145

Сахаров. Сказ. р. нар. II, VII, 22.

146

Этн. Сбор. V, 68–72.

147

Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу III, 770–771.

148

Тр: Яросл. ст. ком. V, 160.

149

Сахаров. Сказ. р. нар. II, VII, 21. — Терещенко. Быт русского народа. VI, 11–12.

150

Тихонравов. Лет. р. лит. IV, 3: 89, 92, 93.

151

Перм. Сбор. II, 30.

152

Гаркави. Сказ. мусульм. 269.

153

ПСРЛ I, 35.

154

Чт. Об. ист. и др. 1848. VII, II, 32.

155

Костомаров. Бунт. Ст. Раз. 94.

156

К. Данилов. Др. р. ст. 235.

157

Чт. Об. ист. и др. 1848. VII. II, 32.

158

Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу II, 259; III, 424. — Абевега р. суев. 152.

159

ПСРЛ I, 35.

160

К. Данилов. Др. р. ст. 234.

161

Абевега р. суев. 153. — Сахаров. Сказ. р. нар. I, II, 67.

162

Костомаров. Слав. миф. 97. — Совершенно сходный святочный обычай встречается и у южных славян. Так, в Герцеговине, на рождественский праздник, берут двое «чесницу» (хлеб) и ставят между собою. Один спрашивает другого: «Виден ли я из-за хлеба?» Другой отвечает: «Немного виден». Тогда первый говорит: «Нынче немного, пусть же в будущем году совсем не буду виден». (Караџuћ. Срп. рjечн. 356.) — Тот же мотив повторяется и в болгарском рассказе. Пришел поп в село за получением обычного праздничного сбора с поселян съестных продуктов. Сложив свою добычу в кучу, он скрылся за нее и спросил:. «Видите ли меня, селяне?» — «Видим тебя, видим», — сказали селяне. — «Дай Бог, чтоб в будущем году не видели!» — воскликнул поп. (Чолаков. Болгар, н. сб. 133.).

163

Сахаров. Сказ. р. нар. II, VII, 13.

164

Сахаров. Сказ. р. нар. I, III, 16.

165

Терещенко. Быт. р. нар. V, 34–35.

166

Петрушевич. Общер. днев. 61.

167

Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу I, 187; II, 253–254, 258.

168

Филарет. Обз. дух. лит. I, 17.

169

ПСРЛ I, 6.

170

Тихонравов. Лет. р. лит. IV. 3: 90, 94.

171

Доп. к акт. ист. I, 18.

172

Duncker. G. d. Alt. Ill, 29. Величайшая масса света проявлялась в том блаженном саду, у горы богов (т. е. на небе), куда, по верованию иранцев, когда кончился золотой век, удалился Иима (индийский Иама), где одновременно светили солнце, луна и звезды, где царил вечный свет и никогда не наступало мрака. Может быть, воспоминание об этом светлом жилище Иимы сохранилось в наших колядках, где очень часто, в форме, сделавшейся почти стереотипною, говорится о тереме, в который через три его окошечка в одно и тоже время светят солнце, луна и звезды.

173

Vend. I, 9, 10, 12.

174

We1сker. Gr. Götterl. I, 135.