Теперь было уже не смешно, хотелось кричать от треска разваливавшихся на части костей. Тело словно крошилось, растеклось в какую-то гниль и, наверное, уже прожгло под собой дыру, в которую Рене прямо сейчас медленно падала. Сознание почти съёжилось. Оставило за собой лишь щель, откуда по-прежнему доносились взволнованные разговоры, через которые она оказалась не в силах продраться – в ушах монотонно звенело.

Однако вдруг из-под полуприкрытых век Рене разглядела возню, словно кто-то рядом с ней дрался. Бред какой! Боже, она бредит! Но тут разлетавшееся на болезненные атомы тело накрыло нечто тяжёлое, непонятное, но такое знакомое и удивительно тёплое. А потом пришёл тот самый, едва слышный голос, и точно стало легче дышать.

–Сейчас будет теплее, и боль скоро пройдёт. Ты только не спи, солнце моё! Не сейчас! Ты же у меня сильная девочка.

Говоривший явно старался. Он произносил каждое слово с удивительной чёткостью, будто знал, как ей тяжело вслушиваться. Как трудно движется электрический импульс между нейронами.

–Я не м-м-могу… Б’льно…

Рене прервалась, потому что её снова тряхнуло, а от невыносимой судороги подкатила горькая рвота. И бог знает, как она в ней не захлебнулась. Что-то залезло в рот, раздался злой окрик, будто рядом уже не на шутку ругались, а она вдруг почувствовала, что должна это остановить. Ссориться очень неправильно. Нехорошо. Не по-доброму. Что бы сейчас ни происходило, вряд ли это была чья-то вина. Так что Рене вновь разлепила разорванные, щипавшие от желчи губы:

–П-перес-стань… Тони…

Имя пришло само. Воскресло из глубины продырявленной памяти и удивительно просто сложилось на непослушном языке в нужное слово. Тони. И пустой мир взорвался запахом мяты, который осел в ноющих легких и принёс облегчение. Тони. И реальность вокруг загудела дребезжавшей машиной и безумным треском сирены. Тони. В голове вдруг зазвучала музыка. Рене не понимала слова, что огненными буквами вспыхивали перед глазами, но знала – там пели о чём-то прекрасном. О чём-то столь неземном и высоком. А что есть в жизни лучше любви? Наверное, ничего. Так что, она была влюблена? Как забавно. Тони. И без того горевшую пламенем щёку вдруг обожгло, а грудь сжалась от боли. О господи! Рене зажмурилась чуть сильнее. Когда это закончится? Неожиданно захотелось сдохнуть, но тут виска что-то коснулось, а запах мяты стал оглушительным.

–Я не буду… Больше не буду, только не плачь…

Что было дальше, она запомнила плохо. Если честно, память вообще сквозила брешами, точно мишень с рождественского ярмарочного тира. Рене то проваливалась в забытье, то морщилась от света электрических ламп и боли в предплечье, куда ставили капельницу. Медсестру она тоже видела. Та улыбнулась, а Рене оказалась не в силах прочесть имя на бейдже молодой девочки. Впрочем, потом снова наступила болезненная темнота, прежде чем сознание ненадолго вернулось в одном из коридоров. Видимо, она находилась в больнице. Однако в какой и почему – Рене не представляла. Мозг резко стопорился на попытке вспомнить, а любой приказ думать отзывался головной болью, после которой Рене опять отключалась. Иногда перед глазами мелькали какие-то датчики, а порой гладкие стены, слышались голоса, среди которых она безошибочно узнавала лишь Энтони.

Окончательно Рене очнулась в спиральном томографе под стандартной тошнотворно-зелёной простыней и с накрытым кислородной маской лицом. Одна. Посреди огромного белого пончика, который непрерывно издавал пульсирующие гулкие звуки, что перемежались пощёлкиванием, когда аппарат делал очередной снимок.

– Мисс, вы очнулись? – Голос из интеркома звучал электронно и хрипло, словно у проржавевшего робота. – Вы понимаете, что я говорю?

– Да.

Короткое слово далось неимоверным трудом. Губы не слушались, их будто парализовало. И сначала Рене испугалась, что за жужжанием и треском томографа её не услышали, но тут стол чуть сдвинулся дальше, а динамик опять зашуршал.

– Как вас зовут?

– Ро… Роше. Рене… Роше, – пробормотала она. Под кислородной маской голос звучал ещё невнятнее, чем в собственной голове, а рот наливался болью и тяжестью. Засаднила щека.

– Где вы находитесь?

Взгляд мазнул по томографу, и Рене прикрыла глаза.

– В бол'ниц’?

– Верно. Вы находитесь в Монреальской больнице общего профиля. Помните, как здесь очутились?

Рене опять уставилась на белый пончик над головой и медленно моргнула. Перед глазами вспышками пронеслось звёздное небо и мокрое полотно дороги, но затем скомкалось и исчезло, оставив после себя безумное головокружение.

– Нет.

– Какой сейчас месяц?

Если честно, было очень плевать март на улице или январь, но Рене прилежно выплюнула:

– Н-нояб’ь. И м’ня… с’час в-в-в’рвет.

– Вы попали в аварию, это нормально, – бездушно сообщил электронный голос и отключился, а у неё даже не нашлось сил саркастически хмыкнуть. Очень информативно!

В следующий же момент пончик затих, подумал немного, а потом чирикнул окончанием съёмки. Стол с мягким, маслянистым гулом плавно поехал вперед, но даже от лёгкого движения потолка Рене замутило сильнее. Она попробовала было унять тошноту, но затем живот свело судорогой, и пришлось неуклюже повернуть голову набок, наплевав на прострелившую спину судорогу. Послышалось хлопанье дверей, чьи-то торопливые шаги, и некто в последний момент успел сдёрнуть с лица чёртову маску и подставить пластиковое судно прежде, чем её судорожно стошнило бы прямо в себя.

От напряжения голова снова едва не лопнула, когда Рене вырвало смесью желчи и неведомой слизи. А боль в спине, груди и мозгах оказалась такой разрушительной силы, что перед глазами всё поплыло. Тело дрогнуло, затем пошатнулось и уже приготовилось было рухнуть прочь со стола, но тут его неожиданно подхватили и аккуратно уложили обратно.

Сил открывать глаза не было. Рене знала, что надо вытереть выступившие от напряжения слезы и грязный рот, но даже не смогла поднять руку. Всё, на что её хватило, – моргнуть пару раз и сквозь водную муть вглядеться в склонившееся над ней лицо.

Энтони был бледен. Даже по своим весьма специфическим меркам приближался цветом к бумаге, а именно отдавал синевой. Возможно, в том оказался виноват холодный свет ламп или же явно хромавший на все нейроны мозг измученной Рене, но зрение выдало удручающую картинку. Она попробовала было приподняться на почему-то туго забинтованных локтях, но те соскользнули с гладкого пластика, и голова точно бы ударилась о столешницу, но большая ладонь успела чуть раньше и осторожно опустила многострадальный череп обратно. Лица коснулся скомканный край простыни, стерев остатки желчи и слезы, а потом Рене снова вдохнула безвкусный кислород маски.

– Ес-сли т-ты з-здесь, зн’чит… вс’ оч-xень дер’мов-во, – пробормотала Рене заплетающимся языком. Господи! Губы просто горели огнем, отчего на глаза опять навернулись слезы. Однако после короткой