«Боже, — думал Томас, — бедное существо. Неужто княгиня — любовница этого жиртреста? Похоже на то. Зачем я сюда пришел? Мерзко».

Вечер становился все более отвратительным. Ольга Лакулайт не произнесла ни единого слова. Она не пила, она почти не притронулась к биткам. Внезапно слезы хлынули по ее бледным щекам.

— Отправляйся-ка лучше к себе, Ольга, — кратко и жестко произнес Лакулайт. Та поднялась и ушла.

— Еще битков, господин Ливен? — спросил ее супруг, не потерявший душевного равновесия. И княгиня одарила лучезарной улыбкой Томаса, почувствовавшего, что у него внезапно полностью пропал аппетит.

После трапезы отправились в библиотеку. И здесь, за кофе и коньяком, толстяк наконец раскрыл карты:

— Выслушайте-ка меня, Ливен. Вы берлинец, как и я. У вас есть банк, у меня — крупное дело. Времена сейчас хуже некуда. Не будем предаваться иллюзиям: телега забуксовала. И скоро опрокинется. Пора подумать о будущем. Я прав?

— Не знаю, о чем вы говорите, господин Лакулайт, — холодно сказал Томас.

Толстяк заржал:

— Ясно, знаете, о чем! Кто же, если не вы? Ваши деньжата наверняка тоже давно в Швейцарии!

Лакулайт пошел в открытую: он и его друзья обладают крупным состоянием во Франции. Если бы Томас нашел путь переправить эти сокровища в Швейцарию благодаря своим связям, то ему бы это не повредило:

— Вам тоже перепадет приличный куш, Ливен!

Томас почувствовал, что с него достаточно. Он встал.

— Боюсь, вы обратились не по адресу, господин Лакулайт. Я такими делами не занимаюсь.

И тут вмешалась княгиня. Она заняла сторону Лакулайта. Томаса это добило окончательно. Как этой особе не стыдно! Любовница женатого мужчины — и еще такого, как этот тип! Черт бы вас всех побрал!

— Господин Ливен, может быть, сделка все же станет для вас привлекательной, стоит вам узнать, кто друзья господина Лакулайта…

— Когда-нибудь слышали о Геринге? — хрюкнул толстяк. — О Бормане, Гиммлере? Розенберге? Скажу вам, тут пахнет миллионами, для вас тоже!

— Я не продаюсь.

— Ах, чепуха. Послушайте! Любой продажен, вопрос всегда только в цене!

Все, конец. Томас резко распрощался. Он был вне себя от ярости. Эта толстая свинья! К нему стоит присмотреться повнимательнее. Рыло в пуху, да и вообще…

Пока Томас искал свое пальто в гардеробе, внезапно появилась княгиня:

— Я тоже ухожу. Вы можете проводить меня. Я живу неподалеку.

Томас молча поклонился. От гнева он был не в состоянии говорить. И на улице оставался молчаливым. Он проводил молодую женщину до ее подъезда, не сказав ни единого слова. Она открыла дверь. Прислонилась к стене:

— Ну что такое, Томми? — спросила она, этот странный отпрыск древнегерманского дворянства. Ее голос стал вдруг прокуренным и хриплым. Томас уставился на нее.

— Как… как изволите?

— Давай же, целуй меня… Чего ты ждешь? — она притянула его за рукав, обняла и страстно поцеловала.

— Хочу, чтобы ты любил меня, — прошептала княгиня. Она снова поцеловала его и довольно громко произнесла слова, не воспроизводимые в печати. Вот это Гогенцоллерны! Вот это Виндзоры, Ауэршперги, Колонны! Дорогой граф фон Пари! Из уважения к вашим величественным родам — как ради вас, так и из-за международной книжной цензуры — опустим лучше то, что слетало с уст нежной белокурой дворянки.

В тот момент, когда он слышал столь чудовищные вещи, произносимые княгиней Верой фон Ц., в мозгу Томаса, словно от удара кулака меж глаз, вспыхнуло: ЛАКУЛАЙТ!!!

Теперь он, наконец, вспомнил, откуда ему было известно это имя. В черном дневнике застреленного унтерштурмбанфюрера Петерсена упоминалось это имя! Многие имена встречались в той тетради, в которую спекулянт заносил всех, кто когда-либо был замешан в его темных аферах.

Лакулайт… Отчетливо, совершенно отчетливо Томас увидел перед собой графическое изображение этого имени. И за ним три восклицательных знака. А под ним — буквенное сокращение другого имени: В. ф. Ц. А за ним — знак вопроса…

В иных случаях Томас весьма охотно позволял соблазнять себя, разыгрывая при этом невинную школьницу. Но сегодня? Насколько привлекательным казалось это белокурое существо с древними дворянскими корнями с одной стороны, настолько неприятнее и двусмысленнее выглядела княгиня с другой. Кроме того, у дамы был чересчур сомнительный круг знакомств. Поэтому он дружески, но твердо освободился от рук Веры и с поклоном произнес:

— Это был очаровательный вечер. Могу ли я теперь попрощаться, дражайшая княгиня?

Карие глаза дерзкой красотки сузились.

Уважаемые читатели! Представьте себе соблазнительно прекрасную блондинку, разъяренную, как фурия! Представили? Хорошо. Тогда перед мысленным взором вы увидите то, что предстало перед Томасом Ливеном наяву. Взбешенная девушка заговорила сквозь зубы:

— Ты, видно, совсем спятил, Томми, да? Ты не можешь сейчас бросить меня одну в таком состоянии…

Томас отвесил еще один поклон:

— Сдается мне, уважаемая княгиня, у вас к господину Лакулайту глубокая и тесная привязанность. Мне не хотелось бы вносить дисгармонию в ваши высокоморальные отношения.

Он распахнул входную дверь. Она попыталась удержать его. Он вырвался. Она затопала своими маленькими ножками. Визгливо крикнула:

— Останься, паршивец! — и замолотила кулачками по его груди. Он повернулся и пошел вниз по ночному бульвару, не заботясь далее о разбушевавшейся особе.

У-ф-ф-ф-ф! Свежий воздух! Именно то, в чем он сейчас особенно нуждался. Ну и вечерок. Ну и штучка эта представительница древнегерманской знати! Дамы из буржуазного окружения не идут с ней ни в какое сравнение.

«Конечно, аристократизм несколько полинял, — размышлял Томас, однако мила, ничего не скажешь. Странно, я мог бы поклясться, что она существо порядочное. Хорошо воспитана. Умна. Очаровательна, когда захочет… И что эта женщина находит в таком типе, как Лакулайт? Почему в черном дневнике убитого унтерштурмбанфюрера Петерсена ее имя фигурирует рядом с его?» Томас остановился, уставился на какое-то дерево и громко произнес:

— Уж не влюбился ли ты в Веру, идиот?

Дерево не ответило, да его и не спрашивали. Томас продолжал свой путь. Чушь, думал он. Что значит влюбился? В белокурую акулу? Смех да и только. А вот господина Лакулайта мы теперь проверим на вшивость. Именно так!

В этот вечер 26 марта 1944 года у служанки Нанетты был выходной. Томас Ливен запер дверь, зажег свет в небольшом коридорчике, снял пальто и открыл дверь в маленькую библиотеку.

Перед камином в вольтеровском кресле сидел мужчина. Подстриженные усы. Римский нос. Неизменно ироничное выражение глаз. Синий костюм, уже несколько поношенный. В руках трубка а ля Шерлок Холмс. Мужчина выдохнул облачко дешевого табака, после чего заговорил с подчеркнутой значимостью: