– Лично я не намерен предаваться душевным терзаниям, – шутливо ответил Тит. – Если хочешь хорошо жениться, женись на своей ровне, как сказал Овидий. Мы же никогда не были ровней, ведь так? Если бы мы поженились, я бы доконал тебя своим занудством.

«Занудством, но не ненавистью, как Адриан», – подумала Сабина. При этой мысли ей почему-то стало больно, как будто она потеряла дорого ей человека. Будь она женой Тита, разве стояла бы она сейчас здесь в этом тесном, неудобном платье…

– Прости, – прошептала она, сама толком не зная, за что просит прощения.

Тит вновь нагнулся и поцеловал ее – сначала в губы, затем в обнаженную грудь.

– Спокойной ночи, Вибия Сабина.

– Спокойной ночи.

Сабина осталась стоять у балюстрады, а Тит, что-то насвистывая, пошел прочь. Он даже не оглянулся, однако Сабина проводила его глазами, глядя ему вслед, пока его силуэт не растворился в темноте ночи.

Когда она повернулась, то заметила, что в арке позади нее с перекошенным от гнева лицом застыла Плотина.

– Я все видела, – возмущенно воскликнула императрица.

– Отстань! – бросила ей Сабина и тоже пошла прочь.

Викс

– Вот такие дела, центурион, – сказал лавочник, которому я несколько лет платил за то, чтобы он присматривал за сыном Деметры. Он стоял передо мной, неловко переминаясь с ноги на ногу, явно не зная, с чего начать. – Моей жены больше нет, мои собственные дети теперь будут жить у тетки, а у нее нет места для еще одного, и…

– То есть, ты возвращаешь мальчонку мне? – процедил я сквозь зубы. – И это при том, что через две недели мне идти с походом в Парфию?

– Знаю, – вздохнул лавочник и в очередной раз прочистил горло. – Лично я ничего против него не имею, но содержать его больше не могу.

Я посмотрел на сына Деметры, которому уже стукнуло семь. Скажу честно, я едва узнал его, когда, пригнув голову, чтобы не задеть низкий потолок, вошел в лавку. Это был симпатичный для своего возраста мальчуган, светлые кудрявые волосы и выразительные глаза. Правда, сейчас, стоя между мною и лавочником, он выглядел бледным и напуганным и то и дело вертел головой, растерянно глядя то на одного, то на другого.

– Драться умеешь? – спросил я его, сложив на груди руки.

– Нет, – прошептал мальчуган.

– А стрелять из лука?

– Нет.

– Пользоваться ножом?

– Нет.

– Проклятие!

Со своей кудрявой головой и длинными ресницами он скорее походил на девочку. Я вновь повернулся к лавочнику.

– Подержи его у себя еще пару недель. За это время я найду, к кому его можно пристроить.

Мне было слышно, как мальчонка испуганно ахнул у меня за спиной. Но у меня было полно дел, моих собственных дел. На моих плечах лежала ответственность за целую центурию, тем более, сейчас, накануне похода. А времени, чтобы к нему подготовиться, оставалось в обрез, всего две недели.

– Викс, только не это! – воскликнул Прыщ, когда я через складной стол, на котором были разложены мои бумаги, бросил ему ремень и знаки отличия опциона. – Разрази тебя гром, я не желаю быть опционом! Ведь их все ненавидят, и поделом. Скажи, ну почему ты ко мне пристал?

– Потому что ты слишком глуп, чтобы проворачивать за моей спиной свои делишки, слишком весел, чтобы меня ненавидеть, и слишком велик, чтобы тобой можно было помыкать, – ответил я. – Иными словами, ты тот, ко мне нужен. Кстати, ты болван, никакой я тебе больше не Викс, а центурион. Выметайся из моей палатки и займись проверкой готовности оружия. К утру мне нужен подробный отчет, чего не хватает.

– Не было печали! – буркнул Прыщ, и его румяная галльская физиономия стала под цвет его алому плащу. Громко топая, он вышел вон. Никто из моих товарищей по контубернию не обрадовался моего повышению, тем более что по моей просьбе все они оказались в моей новой центурии. Впрочем, рады они или нет – меня не интересовало. Я уже столько лет мечтал стать центурионом и хорошо знал, какие солдаты мне нужны.

Я выпрашивал, выменивал, брал взаймы, подкупал других центурионов, лишь бы только отобрать для похода в свою центурию лучших из лучших.

– Я заплачу тебе недельное жалованье за твоего огромного африканца, как там его имя?

– Африкан. Но даже не надейся, я его тебе не отдам. Потому что он стоит троих.

– Тогда как насчет трехнедельного жалованья? Может, согласишься?

– Ишь, какой умник выискался, – буркнул в ответ на мое предложение другой центурион.

Скажу честно, все они меня не жаловали. Еще бы! Где это видано, чтобы простой аквилифер получил под свое начало легион первой когорты, в то время как они медленно прокладывали себе путь наверх. Закаленные боями вояки, большинство из них лет на десять, а то и двадцать старше меня. Я был самым младшим из них, и то и дело испытывал на себе их суровый нрав, но мне было все равно. Начиная с того момента, когда три когорты Десятого легиона выступили из Мога, чтобы влиться в более мощную колонну, двигавшуюся на восток, я ощущал в груди радостное биение, как будто каждый удар сердца, разгонявший по моему телу кровь, выбивал ликующий ритм «В поход, в поход, в поход!».

Начало марша я помню плохо. Мы вышли из Мога ускоренным шагом, горя желанием поскорее вступить с противником в бой, и каждый вечер валились с ног от усталости, вымотанные настолько, что у нас не оставалось сил даже на жалкий плевок. Центурионы обычно объезжают свои колонны верхом, мне же меньше всего хотелось вылететь из седла на глазах у тех, кем я командовал; тех, кто был обязан меня уважать или даже трепетать предо мной. Так что я, как и все мои солдаты, обвешался оружием и, невзирая на тяжелый вещмешок, сам задавал шаг. Мне было слышно, как в первый день солдаты недовольно переговаривались за моей спиной. В конце концов мне это надоело, и я рявкнул:

– Походную песню запевай! И погромче. А кто не будет драть глотку, тому я лично надеру задницу.

Вскоре моя центурия, время от времени недобро косясь в мою сторону, уже вовсю горланила куплеты про то, как парфяне пользуют своих овец. На недобрые их взгляды я не обращал внимания, а когда наступило время становиться лагерем на ночь, подавив в горле нервную дрожь, командирским тоном принялся раздавать приказы. Более того, когда мне не понравилось, как стоят три палатки, я велел снять их все до одной и поставить заново.

– И это вы называете лагерем? Живо все переделать! – рявкнул я. Солдаты тотчас засуетились, я же не без злорадства принялся наблюдать за ними.

– Вот гад, – услышал я, как проворчал кто-то из них, когда эта процедура повторилась в третий раз. – Еще месяц назад он был такой же, как мы. Стоило императору похлопать его по плечу, как он принялся задирать нос. Тоже мне, центурион!

Не могу сказать, что это сильно меня задело, но проучить наглеца стоило.