При всем уважении к С.М. Штеменко как опытному штабисту, нельзя не выразить удивление по поводу приведенного отрывка. Для начала следует уточнить: «из Сум» и даже «из района Сум» наступать и вправду было нельзя, потому что эта область находилась в руках врага. Точнее было бы говорить тогда о районе «восточнее Сум», а вернее, о полосе 40-й армии, соседа группировки наших войск, сорвавших операцию «Цитадель». Теперь о времени. Его у Генштаба и командования Воронежского фронта хватало. Расстояние от центра Белгородской группировки советских войск до центрального участка 40-й армии равнялось 60 км. Отход немецких войск после провала «Цитадели» начался 17 июля, наступление Воронежского фронта – 3 августа, т. е. прошло 17 суток. За полмесяца перебросить необходимое количество дивизий, безусловно, можно. При желании. И самое интересное, что вскоре после начала наступательных боев туда все же были переброшены 27-я армия, три танковых корпуса, а затем и 47-я армия. Эти силы благополучно прорвали оборону противника и сыграли крупную роль в обеспечении правого фланга основной наступающей группы советских войск на белгородском направлении.

В ходе операций «Кутузов» и «Румянцев» (это примерно месяц боев) советские войска понесли колоссальные потери: 685 тыс. человек! Безвозвратные потери составили 185 тыс. человек (убито, пропало без вести и т. д.). Ранено 500 тыс. Было подбито 6 тыс. танков, 5,2 тыс. орудий и минометов, 1626 самолетов. Сказать «много» – это ничего не сказать. В 1941 г. немцы с 3,5 тыс. танков захватили чуть ли не половину европейской части СССР.

В чем крылась истинная причина нежелания Генштаба, а вернее Верховного Главнокомандующего, рупором которого выступал в данном случае Штеменко и ему подобные, идти на операцию по окружению? Прежде всего Сталин явно не хотел идти на риск, потому что в отличие от Сталинграда на Курской дуге была возможность обойтись простыми решениями. Ему нужна была гарантированная победа, без тени возможной неудачи. Тем более что о цене таких побед все равно никто не спросит.

А слагаемые успеха советского наступления были чрезвычайно благоприятны. В конце июля несколько немецких танковых дивизий убыли в Донбасс, где ожидался удар Красной Армии. Ушли отборные дивизии СС «Викинг», «Рейх» и «Мертвая голова». После этого Белгородско-Харьковская группировка стала насчитывать 300 тыс. человек, 3,5 тыс. орудий и минометов и до 600 танков против 980 тыс. человек, свыше 12 тыс. орудий и минометов, 2400 танков и САУ Степного и Воронежского фронтов. Однако благоприятные возможности не были использованы и на южном фасе Курской дуги. Противника оттеснили на запад, и с освобождением 23 августа Харькова Курская битва закончилась. В ходе ее выявилось огромное превосходство советской стороны в количестве оружия и резервов, и хотя этот потенциал использовался без блеска, тратился в основном на лобовые атаки, но динамическая сила была столь велика, что немцам приходилось пятиться назад. А при столь огромной протяженности фронта и скудных пополнениях вероятность дальнейшего отступления была вопросом лишь времени. В этих условиях началась следующая фаза стратегического наступления Советской Армии – выход к Днепру и его форсирование.

И еще одна ремарка. Историческая наука едина в том, что после провала германского наступления на Курской дуге и успешного контрнаступления Красной Армии под Орлом и Белгородом произошел коренной перелом в ходе войны. И это верный вывод, но с одной оговоркой. Потери советских войск оказались столь велики, что при дальнейших победах такого рода до Берлина могли добраться лишь штабы с израненными солдатами. В сущности, окончательная победа в войне определилась в ходе рывка к Днепру и боях за его форсирование. Потери советских войск оказались относительно приемлемыми, а значит, они могли наступать дальше на запад. В этот отрезок времени определилось, сможет ли советское командование научиться наступать не по телам своих бойцов, а по трупам врага?

Освобождению районов у Днепра весьма благоприятствовало отсутствие у вермахта стратегических резервов. Германское командование латало дыры по принципу «тришкина кафтана». Дивизии из-под Вязьмы перебрасывались под Орел. Оттуда обратно – под Смоленск; из Белгорода – в Донбасс, чтобы затем повернуть обратно… Более того, наступление англо-американских войск в Средиземноморье вынудило Гитлера отдать приказ на переброску из России на Запад 4-го воздушного флота под командованием знаменитого В. Рихтгофена, танкового корпуса СС и ряда других соединений. Качественные мобилизационные возможности Германии достигли своего предела. В июле – августе 1943 г. потери Германии на восточном фронте превысили 500 тыс. человек, пополнения же составили всего 240 тыс., в то время как Советской Армия получила 450 тыс. человек. В таких условиях вермахт, как и зимой 1942–1943 гг., физически не мог удерживать фронт от Ленинграда до Кубани. И уничтожение живой силы противника являлось наиболее целесообразной стратегией, облегчавшей освобождение оккупированных территорий.

После окончания боев под Орлом и Харьковом в резерв Ставки были выведены управления и части четырех общевойсковых и пяти танковых армий, 13 танковых корпусов и 27 стрелковых дивизий, понесших большие потери. Громадные потери вновь подвигли вернуться к проблеме соотношения фронтальных и фланговых ударов в новом наступлении. Общий перевес советской стороны позволял смело идти на проведение именно фланговых и отсечных ударов. И в очередной раз возникло «но»… Предоставим слово Г.К. Жукову.

В августе 1943 г. в войсках Воронежского и Степного фронтов побывал новый начальник Генерального штаба А.И. Антонов, где он встретился с командованием фронтов и представителем Ставки Г.К. Жуковым. «Из доклада А.И. Антонова я понял, что Верховный настоятельно требует немедленно развивать наступление, чтобы не дать противнику организовать оборону на подступах к Днепру. Я разделял эту установку, но не был согласен с формой наших наступательных операций, при которых фронты от Великих Лук до Черного моря развертывали фронтально-лобовые удары. Была ведь возможность (после некоторых перегруппировок) провести операции на отсечение и окружение значительных группировок противника, чем облегчалось бы дальнейшее ведение войны. В частности, я имел в виду южную группировку противника в Донбассе, которую можно было бы отсечь мощным ударом из района Харьков – Изюм в общем направлении на Днепропетровск и Запорожье.

А.И. Антонов сказал, что лично он разделяет это мнение, но Верховный требует скорее отбросить противника фронтальными ударами. Перед отлетом А.И. Антонова в Москву я просил его еще раз доложить мои соображения Верховному… Через несколько дней мне позвонил И.В. Сталин… он заметил, что не разделяет точку зрения об ударе войск Юго-Западного фронта из района Изюма на Запорожье, поскольку на это потребуется значительное время. Я не стал спорить, так как знал, что Верховный пока вообще по ряду обстоятельств не очень уверен в целесообразности более решительного применения операции на окружение противника» (5, с. 508).

Одним из источников такой нерешительности, в частности, являлась длительная борьба войск Паулюса в Сталинградском кольце. Г.К. Жуков рассказывал К.М. Симонову: «Со времени Сталинграда Сталин придерживался своего собственного подхода к проблемам окружения и уничтожения немецких войск. Ход Сталинградской операции запал ему в память, и он неоднократно возвращался к ее опыту». Сталин требовал создавать угрозу окружения, что заставляло бы немцев отвести войска, указывая на то, что «мы обещали там (в Сталинграде) окружить и уничтожить немцев за десять дней, а провозились с ними два с лишним месяца» (7, с. 375). Почему Сталин решил, что если бы войска Паулюса оттеснились бы от Сталинграда лобовыми ударами, то сроки их разгрома значительно бы уменьшились, – навсегда останется загадкой.