Я никогда не подходила ему. Всегда это знала, потому что Тандер-Бэй был Неверлендом, Всадники – его племенем, а я ненавидела играть. Я не развлекалась.

И отъезд из города не излечил меня от этого.

Вошла в бальный зал и увидела люстру, висящую высоко над полом, ее огни светились и мягко отбрасывали свет вокруг. Парни подмели осколки, и я сбросила ботинки, выйдя в центр зала и запрокинув голову.

Именно поэтому я любила придумывать и украшать помещения. Сделать чей-то мир своим. Это был шанс взлететь, и все, что мне нужно для полета – одна глупая, счастливая мысль.

И у меня была такая. Всего одна, за которую держалась все это время.

Заметив проигрыватель возле камина, подошла и покопалась в ящике под ним, найдя несколько десятков пластинок, сложенных вместе.

Здесь было все, от Моцарта до Бенни Гудмана, но ничего из современной музыки. Вероятно, их собирали достаточно давно, когда в этом доме жила семья.

Я взяла одну и положила на проигрыватель, решив принять все, что ненавидела, включая эту тупую песню. Заиграла If You Wanna Be Happy Джимми Соула, и я улыбнулась, вспомнив, как мои мама и папа танцевали под эту песню на кухне, когда мне было семь или восемь лет.

Мое тело двигалось, я качала плечами, подпрыгивая и подпевая, и кружилась по комнате. Музыка наполняла воздух вокруг меня, и на несколько драгоценных мгновений чувство вины и все остальное исчезло.

К черту его, ведь он думал, будто я должна была разобраться во всем в шестнадцать. К черту его, ведь он требует от меня того, что я даже себе не могла дать. Он, Эйдин и Мартин были диктаторами, и я никогда не слышала своего собственного голоса.

Никогда.

И это была моя вина. Я должна была говорить громче. Должна была закричать. Я ненавидела то, что мне пришлось сделать в прошлом. Но моя вина была лишь в том, что я хранила молчание.

Я никогда не была взрослой. Уилл ошибался. Я не взрослела. Я всегда была кучей мертвых листьев, развевающихся на ветру и смиренно позволяющим временам года менять мой внешний облик, топтаться по мне.

Я кружилась по залу, слезы текли по лицу, пока кто-то не сжал меня в объятиях. Открыв глаза, увидела, как Мика кружит меня, пока я обвивала ногами его талию.

Он прижался ко мне лбом и нежно улыбнулся. Я начала смеяться, а по всей комнате разносились звуки саксофона.

– Если ты хочешь быть счастливым всю оставшуюся жизнь, – подпевали мы, – никогда не делай красивую женщину своей женой…

И он кружился, а я рассмеялась, прижавшись к нему и заметив у двери остальных, наблюдавших за нами.

Они, должно быть, тоже услышали музыку.

Боже, мне было все равно. Я ударила кулаком в воздух, и мы оба выкрикивали слова песни, как полные идиоты. Никто не смеет говорить мне, что я должна чувствовать. Хватит.

Никто не в силах навязывать мне чувства, которые я себе запрещала. Я все контролировала.

И была готова к приключениям.

Эмери

Девять лет назад

Брат остановился перед школой, съехал на обочину и припарковался.

Прошлой ночью я не сомкнула глаз, и, хотя мысли были словно затянуты туманом, не чувствовала усталости.

Моя голова будто парила на высоте шести футов над телом.

– Сегодня ты выглядишь очень красиво, – сказал Мартин.

Я попыталась улыбнуться.

– Спасибо.

Моя юбка и рубашка были выглажены, волосы причесаны и закреплены лентой на голове, галстук затянут, и на этот раз я надела дорогой темно-синий пиджак, который он купил мне в прошлом году и который по-прежнему на мне хорошо сидел.

– Надеюсь, что ты уже будешь дома, когда я вернусь с работы.

Я кивнула.

– Мне очень жаль, – сказала я тихо.

Чувствовала на себе его взгляд, какое-то время брат молчал. Затем его мягкий голос заполнил машину.

– Мы должны поладить, Эмми. Я – все, что у тебя есть. – Потом он со смехом взъерошил мне волосы. – Имею в виду, я хороший, не так ли? Покупаю тебе вещи и даю свободу. Устроил тебя в эту школу, потому что хочу, чтобы у тебя было все самое лучшее. Я стараюсь, правда?

Снова кивнула.

– Приготовлю сегодня вечером немного той домашней карамельной кукурузы, которую ты любишь, – сказала я.

Он застонал, улыбаясь.

– Звучит великолепно.

Вылезла из машины, взяв сумку, помахала рукой на прощание и направилась через парковку.

Не часто мы устраняли проблемы с такой легкостью, но после того, как вернулась домой вчера вечером, даже не пыталась уснуть. Снова приняла душ, вымыла волосы, побрилась, чтобы почувствовать себя новой, это было своего рода броней.

Убралась в своей комнате, привела в порядок кухню и сделала булочки с корицей, поставив их в духовку, пока сама сидела за столом и выполняла домашнее задание, даже открыла тест по «Гроздьям гнева», который нужно было сдать только через неделю.

Я собрала школьную сумку, оделась и даже накрасила ресницы, прежде чем Мартин вернулся домой, любуясь нашей идеальной жизню.

Я не убегала от такой жизни. И не пыталась его убить.

Я должна была выживать. Прошлой ночью я сказала Дэймону, что у меня в голове словно перемкнуло, и по прошествии нескольких часов поняла, это чувство никуда не денется.

Что-то будто переключилось в голове, и каждое воспоминание о его руке на моем лице или его кулаке в моем животе походило на сон, происходящий с кем-то другим.

Меня здесь не было.

Меня сейчас здесь не было.

У меня не осталось сил ни о чем беспокоиться.

Утренние занятия проходили, и я даже не знала, был ли Уилл на первых уроках, потому что они, казалось, заканчивались, не успев начаться.

Я смотрела на стол, пока в голове бушевала война и что-то гудело в сердце.

Я была рада, что у него были друзья. Они любили его, и Уилл заслуживал того, чтобы никогда не оставаться один. Но мне была ненавистна мысль, что кто-то еще, кроме меня, делал его счастливым.

Делать Уилла счастливым было потрясающим чувством.

Мне хотелось стать той девушкой, которой я была в «Бухте», но упустила эту возможность. Тяжесть жизни погасила эту искру, и у меня не хватало сил даже на попытки.

– Боже, я не готова к началу баскетбольного сезона, – сказала Эль, ставя свой поднос с едой рядом с моим. – Примерно две недели, расписание совпадает с футбольным сезоном, нас уничтожат.

– Не меня, – пробормотала я, двигаясь по очереди. – Я ушла из группы сегодня утром.