Кое-где устраивали «переселения» для видимости. Армянские семьи из Бесне, 1800 человек, довели до ближайшей реки, заставили раздеться, перебили и скинули тела в воду. А на дороге между Тель-Абиадом и Культепе проезжий немец увидел «множество трупов женщин и детей с перерезанным горлом, задушенных, с изуродованными ногами, с кляпом во рту. Женщины, за исключением одной, были совсем нагие. Все мертвые дети были в одежде». К убийствам привлекали и жителей соседних деревень, желающих пограбить. Они резали неумело, в с. Тель-Армен многих армян только изранили. Вместе с мертвыми их побросали в колодцы.

Иногда армянам удавалось уцелеть, перейдя в ислам. Но рассылались разъяснения, что «их тоже следует депортировать». Предписывалось обращать в ислам лишь малолетних детей, которые могли забыть о своем происхождении. Их стали собирать в специальные сиротские дома, давать турецкие имена, придумывали им родителей, якобы погибших в борьбе с «неверными». В некоторых районах христиан истребляли в два этапа. Сперва давали выбор, умереть или принять ислам, а потом получали новые указания и уничтожали вероотступников. Но бывало и так, что мусульманское население и начальство относились к армянам терпимо, спускали приказы на тормозах, оставались живые деревни, особенно в труднодоступных местах, где это можно было скрыть.

Самые крупные города, Стамбул, Смирну (Измир), Алеппо, в течение лета не трогали. Жившие в них армянские купцы, банкиры, предприниматели, соревновались в лояльности к властям, принимали ислам, вносили пожертвования на военные нужды, сыпали взятки. Начальство показывало, будто относится к ним благосклонно. Они убеждали самих себя, что для них-то все обойдется. Но 14 сентября вышел указ о конфискации армянских предприятий и прочих владений, а хозяев подгребли под депортацию. При этом Талаат-паша направил губернатору Алеппо приказ: «Право армян жить и трудиться на турецкой земле полностью отменено». В октябре, заключительным аккордом, план геноцида ввели в Европейской Турции. Очевидец вспоминал, что «часть высланных семей была продана за смехотворно малую цену, главным образом евреям». 1600 армян из Адрианополя (Эдирне) довели до побережья, посадили на лодки, вроде бы перевезти на азиатский берег, и выбросили в море.

Но сотни тысяч христиан все же добрались до мест депортации. Из Киликии и Сирии им пришлось идти относительно недалеко. Из Стамбула и прочих мест, расположенных вдоль железной дороги, изгнанников везли в поездах. Набивали в вагоны для скота, они раскалялись под солнцем, люди по несколько суток находились без пищи и воды, кто-то умирал. Но на них не нападали и не убивали по пути, большинство прибывало в пункты назначения. Однако и их участь была страшной. Они попадали в концлагеря. Лагерей возникла целая сеть: в Конье, Султание, Хаме, Хоске, Дамаске, Гарме, Килисе, Алеппо, Мааре, Бабе, Рас-ул-Айне, а основные протянулись по берегу Евфрата между Дейр-эз-Зором и Мескеной. На вопросы иностранцев турки не без ехидства отвечали, что идею концлагерей переняли у англичан.

Депортированных размещали в заброшенных строениях или под открытым небом, на солнцепеке и осенних дождях. Снабжали как попало. Были предложения дорезать, но уполномоченный по делам высылки в Сирии Нури-бей счел, что это не нужно: «Нужда и зима сами убьют их». Сохранилось немало свидетельств, как исполнялись его прогнозы. Учитель немецкой школы в Алеппо М. Нипаге писал: «В разваливающихся караван-сараях я обнаружил груды разложившихся тел и среди них еще живые существа, находящиеся в состоянии агонии. В других местах я нашел массу больных и голодных людей, на которых никто не обращал внимания. Вокруг нашей школы было четыре таких караван-сарая… Единственной пищей этих людей служит горсть муки, которую ссыпают им в руки, и они проглатывают ее только для того, чтобы отсрочить свою смерть… Большинство их болеет тифом или дизентерией». Другой свидетель рассказывал: «Я видел иногда женщин и детей, ищущих в кучах нечистот объедки, которые они немедленно съедали. Я видел детей, грызущих кости…»

До нас дошло множество страшных фотографий: обтянутые кожей грудные клетки, запавшие щеки, ввалившиеся до позвоночника животы, ссохшиеся, лишенные плоти мослы вместо рук и ног. Их снимали иностранцы, одни надеялись таким образом открыть глаза международной общественности, другие щелкали объективом просто так, ради «экзотики». Иттихадисты узнали о фотографиях, требовали сдавать их, грозили военным трибуналом. Но снимали и германские офицеры, им угрожать было трудно, и Талаат разносил губернатора Алеппо, чтобы немедленно зарыли трупы на дорогах, которые немцы фотографировали.

Зарубежные миссионеры, благотворительные организации, пробовали хоть как-то помочь несчастным. Покупали продукты, медикаменты. Там, где местное начальство смотрело сквозь пальцы, спасали уцелевших в резне. Германский колонист из Киликии вспоминал: «В одной американской школе в Мараше я видел более ста искалеченных самым невероятным образом женщин и детей (без рук, без ног) и среди них детей 1–2 лет». Хотели собирать средства, чтобы наладить снабжение лагерей, но правительство это запретило. Указало, что собирать деньги, разумеется, можно, но расходоваться они должны только через государственных чиновников. В чьих карманах они оказались бы, понять не трудно.

А между тем, война шла своим чередом. На Кавказ прибыл новый наместник и главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. Армии это пошло только на пользу. Воронцов-Дашков военных вопросов почти не касался, занимался гражданским управлением. Николай Николаевич знал способности Юденича и в руководство войсками вмешиваться тоже не стал. Но он со своим штабом взял на себя организацию тыла, снабжения, подготовку пополнений. Играл свою роль и огромный авторитет великого князя. Из Кавказской армии по-прежнему забирали соединения на главные фронты. Когда положение в Белоруссии и на Украине стабилизировалось, Николай Николаевич добился, чтобы некоторые из них вернули.

Он сумел договориться и о более тесном взаимодействии с флотом. В то время во всех странах моряки держались обособленно, действовали сами по себе, а уж о подчинении морских сил пехоте даже речи быть не могло. Но по просьбе великого князя Черноморский флот выделил в распоряжение армейского начальства специальное соединение, Батумский отряд капитана I ранга Римского-Корсакова. Это сразу сказалось на обстановке в Аджарии. Турки морем доставляли подкрепления, боеприпасы и продовольствие своим войскам, действующим в здешнем районе. Отряд Римского-Корсакова пресек перевозки, высаживал десанты, прикрывал их огнем, отгоняя противника от берега. Неприятели отходили в горы, страдали там от голода и холода. Русские освободили Зачорохский край.

А группировку Керим-паши, отступившую от Алашкерта, турецкое командование расформировало. Основные силы вернуло под Эрзерум, несколько дивизий пришлось направить в Иран и Ирак. Юденич этим воспользовался. 4-й Кавказский корпус после сражений пополнился. Закаспийскую казачью бригаду развернули в 5-я Кавказскую казачью дивизию. Командиром корпуса стал генерал Де Витт. В сентябре Юденич приказал ему вернуть позиции, утраченные в августовских боях. Теперь корпусу противостояла лишь 36-я турецкая дивизия, курдское ополчение, на фронт направили и карателей-гамидие, освободившихся после основной «работы». На них ринулись три казачьих дивизии. Полки «мясников» сразу бросились наутек, курдов и пехоту смяли. Лабинский, Таманский и Кавказский казачьи полки взяли Мелязгерт, 4-я казачья дивизия захватила Баш-кале. С двух сторон двинулись к Вану, но… остановились возле города и не смогли в него войти из-за нестерпимого смрада. Генерал Чернозубов доложил: «Город Ван весь в развалинах. Лучшие постройки сожжены, а глинобитные разрушены. Улицы и дворы усеяны трупами армян и животных».